Украина
Наталья Абалакова: «Женское письмо – это литература о литературе»
|
Текст: Анна Альчук |
Беседой с гуру московского концептуализма Андреем Монастырским мы открыли цикл бесед корреспондента газеты ВЗГЛЯД Анны Альчук с наиболее интересными деятелями отечественной арт-сцены. Фигура художника Натальи Абалаковой, чьи работы проходят по ведомству феминизма, как нельзя лучше подходит для разговора о соотношении мужского и женского начала, которое очень важно для понимания того, что сегодня происходит. Причем не только в сфере художественных практик.
- Более четверти века вы работаете вместе с Анатолием Жигаловым в составе группы «Тотарт». В этом смысле вы продолжаете старую русскую традицию творческих пар. Я имею в виду Ольгу Розанову и Алексея Крученых, Надежду Удальцову и Александра Древина, Веру Степанову и Александра Родченко, Веру Хлебникову и Петра Митурича и других. Ты интересно писала об этом в своей статье «Искусство принадлежать народу» .
В отличие от живописи, в литературе для меня понятие женского письма – нечто совершенно определенное- В ней я выбрала четыре пары 60-х – Валентину Кропивницкую и Оскара Рабина, Лидию Мастеркову и Владимира Немухина, Римму и Валерия Герловиных, Нонну Горюнову и Франциско Инфанте – не случайно. Мне интересно было проанализировать все возможности творческого союза между мужчиной и женщиной.
В случае Кропивницкой и Рабина, конечно, это были совершенно разные художники. В этом союзе как художница Кропивницкая была совершенно независима от достаточно авторитарного и яркого Рабина. Ее мир был связан с фантазией, интерпретацией христианских ценностей. В ее случае, несомненно, мы можем говорить о женском письме.
У Немухина и Мастерковой ситуация совершенно другая. Их можно причислить к одному направлению – лирической абстракции. Интересно, что если Немухин делает такие лирические и умиротворенные, в каком-то – отнюдь не отрицательном – смысле салонные вещи, то искусство Мастерковой взрывное и в высшей степени экспрессивное. Это тоже своего рода женское письмо.
- Тогда что такое «женское письмо»? Как мы можем пользоваться этим термином, если речь идет о совершенно разных работах и стилях? Неужели достаточно просто быть женщиной, создающей тексты или картины?
- В отличие от живописи, в литературе для меня понятие женского письма – нечто совершенно определенное. Это эссеистическое письмо, это письмо о письме, это литература о литературе, которая может нанизываться абсолютно на любой женский опыт, это текст, который находится в становлении.
Так, например, пишут француженки Юлия Кристева и Люси Иригаре, но это возможно и на русской почве, хотя примеры, которые мне сейчас приходят на ум, относятся к мужчинам.
Речь идет о «Глоссолалии» Андрея Белого, прозе Осипа Мандельштама. Ведь женское письмо – это прежде всего метод. Например, Ольга Фрейденберг в поисках женского письма отсылает к элевсинским мистериям, пению, музыке и танцам.
 Наталья Абалакова, Анатолий Жигалов |
- Нет, это могут быть спонтанные тексты, в то же время представляющие собой очень своеобразную, независимую и уникальную ткань.
- Мне кажется, ключевым здесь является слово «независимость». Женское письмо максимально независимо от общепринятых стандартов. А примеры современного женского письма ты можешь привести?
- Все, что пишет Валерия Нарбикова, Нина Габриэлян, Света Литвак.
Габриэлян – исследовательница «сумеречной» зоны. Ее герои – брошенные, больные, никому не нужные человеческие существа, которые противостоят страху и отчаянию.
Она создает особые пространства, где эти «последние люди» находят утешение, интенсивно общаясь с иными сферами человеческого бытия. Лишенные какой бы то ни было сентиментальности, ее тексты воссоздают уникальный опыт и требуют сотворчества.
Что касается Литвак, меня заинтересовала ее повесть «Награда Верой», в которой рассказывается о независимости женского эротического импульса.
Чувства двух женщин выливаются в попытку для одной из них описать опыт взаимной симпатии и поддержки, то есть создать фрагмент общей биографии.
Стихи в этой повести – это образ утопического проекта другой любви и сексуальности, а проза – оригинальный опыт трансгрессивного литературного кокетства.
В конечном итоге обе женщины остаются в своих «нормальных» семьях, а сама «награда» состоит в возможности иной любви и иного творчества.
-Насколько я знаю, в истории искусства для тебя значим период с 1964 по 1974 год, когда на Западе процветал перформанс, искусство интерактивное, включающее в себя участие зрителей. Не кажется ли тебе, что в России нечто подобное происходило с середины 80-х по конец 90-х? Тогда существовала потрясающая атмосфера, по-настоящему креативная, ощущался такой драйв!
- Это был момент, когда то, что было создано за годы застоя, наконец-то смогло явить себя. Ведь «Коллективные действия» начали работать в середине 70-х, а группа «Тотарт» в конце 70-х.
В начале 80-х в московскую арт-среду активно вливались молодые художники из провинции. Был огромный интерес к нашему искусству на Западе. Это я могу сказать как участница (вместе с Жигаловым) многих зарубежных проектов.
Тогда желанием Запада было увидеть свое «бессознательное». И это «бессознательное» в виде телесных практик успешно репрезентировал Олег Кулик.
Я считаю огромной удачей, что в женском искусстве России этого не произошло, что у русского искусства не оказалось подобной двусмысленной женской представительницы. Зато это дало возможность талантливым российским художницам прозвучать в ином контексте.
- Кого ты имеешь в виду?
- Ольгу Чернышеву, Ирину Нахову, Ларису Звездочетову, Веру Хлебникову. Это Маша Чуйкова с ее тонким и ироническим отношением к проблематике русского феминизма, Лена Елагина, обратившаяся к истокам женской креативности в СССР, и многие другие участницы выставки «Искусство женского рода. Женщины-художницы в России ХV–XX веков», инициатором которой была Наталья Каменецкая. При всем отрицательном отношении мужской критики к этой выставке я считаю ее событием значительным.
 Наталья Абалакова, Анатолий Жигалов |
- Ситуация изменилась. Появилась надежда на то, что в современное искусство будут вложены деньги, и художественное сообщество прямо-таки замерло в их ожидании. Интерес к некоммерческим проектам резко упал.
Кроме того, в значимых художественных событиях в Москве и за рубежом обычно участвуют одни и те же художники, отбираемые одними и теми же кураторами, что характерно для стран третьего мира, где художественные институции еще недостаточно развиты.
- Я знаю, что вы с Толей часто сотрудничаете с молодыми художниками и недавно по их приглашению ездили в Ижевск на фестиваль скульптуры и на конференцию по современному искусству. Каковы шансы у молодых художников из провинции сделать художественную карьеру?
- Для них существует немало трудностей. Взять, к примеру, ежегодный Московский международный форум художественных инициатив, который проводит Георгий Никич.
Обычно в его проектах много немосковских художников. При этом наша критика имеет обыкновение писать об этом событии в уничижительных тонах, абсолютно неконструктивно.
Причем ругательные статьи появляются иногда даже до того, как форум открылся. А ведь участие в нем – серьезный шанс для молодых художников. Каждый год на форуме открываются новые имена или группы.
- А кого бы ты назвала из перспективных молодых художников?
- Группу «Куда бегут собаки» из Екатеринбурга. В нее входят Ольга Иноземцева, Алексей Корзухин, Владислав Булатов и Наталья Грехова, которые занимаются перформансами, где используют мультимедиа.
Это дает им возможность создавать интерактивные среды и вступать в контакт со зрителем. Интересные мультимедийные проекты делает также московский художник Викентий Нилин.