Ирина Алкснис Ирина Алкснис Предатели вынуждены старательно вылизывать сапоги новых хозяев

Реакция на трагедию в «Крокусе» показала, что у несистемной оппозиции, уехавшей из страны, за громкими словами о борьбе с тираническим государством и авторитарной властью скрывается ненависть к стране и ее народу.

2 комментария
Дмитрий Губин Дмитрий Губин Что такое геноцид по-украински

Из всех национальных групп, находящихся на территории Украины, самоорганизовываться запрещено только русским. Им также отказано в праве попасть в список «коренных народов». Это и есть тот самый нацизм, ради искоренения которого и была начата российская спецоперация на Украине.

6 комментариев
Ольга Андреева Ольга Андреева Почему на месте большой литературы обнаружилась дыра

Отменив попечение культуры, мы передали ее в руки собственных идеологических и геополитических противников. Неудивительно, что к началу СВО на месте «большой» русской литературы обнаружилась зияющая дыра.

13 комментариев
9 мая 2006, 18:31 • Культура

Ювенильный пубертат

Ювенильный пубертат
@ GettyImages

Tекст: Екатерина Нистратова, Тула

Оксюморон, послуживший заглавием, может быть использован как одна из характеристик современной культуры. Слишком много значения придается дилемме счастливого детства и ужасно проблемной взрослой жизни. Слишком много страстей вокруг поломанной детской психики. И как-то забывается, что главной целью юношеской инициации является принятие ответственности за себя и малых сих. Поскольку же ответственность – это громадина, сравнимая, к примеру, с мировым ужасом, то принятие ее не может не сказаться на психике.

Называя книгу «Ювенильное море», А. Платонов подразумевал, что мечта о социальной идиллии связана с отсутствием половой зрелости. Мечта, фантазия, игра, выдумка и греза относятся к единому смысловому ряду невзрослости и внесоциальности.

Повышенный инфантилизм современной культуры заключается в смешении понятий, или в стремлении увязать противоположности. Пубертат – период полового созревания, приобрел характеристики возраста, когда играет воображение и расцветают поэтические намерения. Попутно идет борьба с социумом, с его серьезностью, трезвостью и ответственностью.

Классический пример – Сэлинджер, которого немедленно вспоминают в рекламных целях, когда речь идет о «молодежном» романе.

Банана Есимото. Цугуми / Пер. с яп. Н. Власовой. СПб.: Амфора, 2006

Цугуми – девочка, находящаяся в пубертате не столько по возрасту, сколько по призванию
Цугуми – девочка, находящаяся в пубертате не столько по возрасту, сколько по призванию

Среди моря литературы о детях, мигрирующих во взрослость, эта книга ничем особым не выделяется. Разве что стремлением автора наделить героиню мистико-инфернальными чертами.

Цугуми – девочка, находящаяся в пубертате не столько по возрасту, сколько по призванию. Невероятная красавица с невероятно слабым здоровьем, притом невообразимо злотворная и немыслимо обаятельная. Балованное исчадие ада, чье злобное поведение якобы лишь маскирует ее подлинные мысли и чувства, простым смертным недоступные. Одним словом, персонаж явно малоубедительный.

Ее контрастно окружают ангельски терпеливая сестра Еко и понятливая подруга Мария, от лица которой и ведется повествование. Присутствие последней – не более чем литературный прием «условного биографа», несмотря на все авторские пассы, призванные оживить этот картонный характер. Нормальная девочка на ее месте испытывала бы зависть, злость и раздражение, пусть даже и наряду с более сентиментальными чувствами.

Текст, особенно в диалогах, изобилует стандартизованными формулами, что дает возможность критикам сравнивать Есимото с Мураками. Между тем пытаться подражать этому кумиру японской литературной молодежи весьма опасно.

Мураками неподражаем, потому что его приемы слишком просты и они работают только у него и только один раз. Правда, есть надежда, что японский текст Есимото гораздо лучше и его уродует перевод, который редкостно плох. «Такую величественную картину уже скоро я не смогу увидеть», – подумалось мне…» и т. п.

Однако романтика пубертата столь востребованна, что приносит автору популярность. Ожидаемая вскорости смерть гарантирует Цугуми вседозволенность и безответственность, оправданные неким сугубо интимным отношением с карающими небесами.

Каллин М. Страна приливов / Пер. с англ. Р. Масловой. СПб.: Азбука-классика, 2006

Книга Каллина – это «Алиса» шиворот-навыворот
Книга Каллина – это «Алиса» шиворот-навыворот

Роман, вышедший в 2000 году, хорош, очень хорош, и неизбежная голливудская лакировка в одноименном фильме Т. Гиллиама сильно его портит.

Ажурность, стильность, тонкое чувство меры, неторопливый ритм, присущие Каллину, с кинематографом уживаются плохо: неспешность рассказа и непритязательность детских выдумок превращаются в затянутость и занудство. Тем не менее фильм стоит посмотреть, и надеюсь, многие уже это сделали или собираются, что избавляет меня от необходимости пересказывать сюжет.

Тема спасительных фантазий покореженной детской психики не отличается оригинальностью – она давно превратилась в одну из культурных констант. Тем интереснее сравнение «Страны приливов» с «Алисой в Стране чудес», предложенное издателями.

Книга Каллина – это «Алиса» шиворот-навыворот. Вполне ювенильная Алиса – и дитя гитариста-наркомана Джелиза-Роза с первыми признаками пубертата. Выдумки Алисы – точно дозированная игра, чья внесоциальность и дерзость неопасны как имеющие возрастное ограничение.

Выдумки Джелизы-Розы, ее дружба с головами Барби – на грани шизофрении, без разумных границ, с одной только целью – убежать от кошмарной действительности или найти для нее приемлемые «детские» объяснения. Поскольку изыски интеллектуального абсурда Кэрролла прочно ассоциированы со стремлением не расставаться с детством, то побег в детство от абсурда реальности считается в наше время вполне естественным и безусловно невинным.

Впрочем, так оно и есть в случае несчастной Джелизы-Розы, сочувствием автора полностью избавленной от ответственности. Принцип «среда заела» до сих пор безотказно действует как всесильное оправдание инфантилизма.

Хэтч Б. Знаменитый газонокосильщик / Пер. с англ. М. Ланиной. СПб.: Амфора, 2006

Герой Бена Хэтча – это, за вычетом умилительной коммунистической морали, усредненный персонаж советских книжек
Герой Бена Хэтча – это, за вычетом умилительной коммунистической морали, усредненный персонаж советских книжек

Герой Бена Хэтча – это, за вычетом умилительной коммунистической морали, усредненный персонаж советских книжек. Больше других его история подошла бы Анатолию Алексину, который любил писать про мальчиков, волею обстоятельств становящихся мужчинами.

Фабула такова: сменив несколько мест работы, потеряв любимую девушку и сбежав из дома, 18-летний уроженец Лондона Джей Голден опоминается, взрослеет, передумывает писать «великий роман» и поступает в университет.

Острота возрастного кризиса у него осложняется преждевременной смертью матери от рака и этим же оправдывается. Что лишний раз убеждает в гениальности Сэлинджера: бунт Колфилда Холдена не оправдан ничем, кроме его собственного инфантильного эгоизма. Сэлинджер поминается в тексте раз десять; видимо, автор не тешит себя иллюзиями: без Сэлинджера его довольно посредственный роман был бы невозможен.

Причина, по которой я включила книгу Хэтча в этот обзор, заключается в ее здравом практицизме и латентной антисэлинджеровской направленности.

Пубертатный бунт против взрослой ответственности хорош только на литературных подмостках и дурен в жизни. Но естествен. Куда хуже его чрезмерная романтизация, превратившаяся в культурную кампанию по изысканию всевозможных оправданий вроде немыслимой болезни или инфернальных жизненных обстоятельств.

Люди и без того склонны жалеть себя, не обязательно помогать им делать это путем фетишизации юношеского эгоизма в литературе и кино.

..............