Бразильский предок Фауста

Стереотип о жарких и страстных южанах был подкреплен первым впечатлением, и вот зрители уже настроены исключительно на мучачас, пьющих мохито и танцующих сальсу. А между тем театр «Ур Бразил» из Сан-Пауло показал москвичам зрелище совершенно иного рода, хотя и не лишенное национального колорита, – постановку «Фаусто Зеро» по мотивам знаменитого произведения Иоганна Вольфганга Гёте.

«Фауст» номер ноль

Поводом – и очень даже нетривиальным – здесь послужила публикация популярным бразильским издательством «Козак&Найфи» первого перевода на португальский, осуществленного Кристин Рерих, так называемого «Прафауста» - нескольких сцен, написанных Гёте на известный сюжет между 1773 и 1775 годом, первого варианта трагедии. (К слову, на русский язык «Прафауст» до сих пор не переведен.)

С другой стороны, эта постановка – бенефис чрезвычайно любимой бразильцами актрисы Вальдерес де Баррос в честь сорокалетия ее сценической деятельности. Она трижды признавалась лучшей актрисой мольеровских спектаклей, и в «Фаусто Зеро» исполняет заглавную роль.

Режиссер Габриэль Виллела и художник Марсио Винисиус создали странную и причудливую декорацию, в которой уютные домашние приспособления, вроде вышитых салфеточек, уживаются с элементами жутковатого авангарда. На сцене доминирует ткацкий станок, из-под колосников свешиваются огромные позолоченные марионетки, а у обоих порталов расположены ширмы с репродукциями бразильского художника Фарнезе де Андраде, памяти которого также посвящен этот исключительно богатый знаковыми датами и именами спектакль. Довершает картину сооруженный из большой картонной коробки и украшенный серебристой фольгой балаган.

В самом деле, кто?

Cпектакль «Фауст Зеро» театра «Ур Бразил» (фото c сайта chekhovfest.ru)

Актеры появляются на сцене неожиданно, при еще не погасшем в зале свете, - сама Вальдерес де Баррос, несдержанно рыжий немец Николас Рерих – молчаливое альтер эго Фауста и красавчик итальянец Альвизе Камоцци, словно специально созданный, чтобы играть Мефистофеля.

Баррос здоровается, улыбается, представляет своих партнеров, потом осветителей, служителей сцены, помрежа, и, наконец, машет ручкой режиссеру, сидящему где-то в партере. «Дорогая публика, не волнуйтесь, наш спектакль не будет ни длинным, ни скучным, и главное – вы все поймете», - успокаивает она зрителей, прежде чем забраться в картонный балаган и начать монолог. По-португальски он звучит крайне интригующе, однако узнать, что же, собственно, из себя представляет «Прафауст», никому из присутствовавших в зале так и не удалось.

На электронном табло, висящем над сценой, появляется в основном текст более поздней трагедии в переводе Пастернака, причем из-за технических накладок и его порой приходится, совсем как в шварцевской «Тени», понимать буквально с полуслова. Так, Фауст многозначительно вопрошает: «Кто из нас дерзнет / Ответить не смутясь: Я верю в б…». В самом деле, кто?

Тряпочка и баночка

Зрителям, лишенным литературной составляющей спектакля, не остается ничего другого, как сконцентрироваться на игровой. Благо, в остроумии и находчивости ни актерам, ни режиссеру Габриэлю Виллеле не откажешь. Шестидесятитрехлетняя Баррос изумляет легкостью и неподражаемой ироничностью исполнения.

Порхающий вокруг нее итальянец Мефистофель в огненно красном плаще добавляет происходящему капельку непристойности и море южного темперамента. А Мария до Кармо Соарес, на актерскую долю которой выпало сразу несколько второстепенных персонажей, совершенно пленяет публику своей непосредственностью, пропев некую бразильскую народную песню о несчастной любви с кровавой развязкой, сильно смахивающую на русский городской фольклор.

Однако упоительное комикование не заставляет актеров позабыть, что «Прафауст», как и «Фауст», произведение весьма драматического содержания. Режиссеру удается без потерь сменить тональность своего спектакля с мажорной на минорную, сохраняя его несколько лубочный стиль. Сложив тряпочку с вышитой на ней фигуркой, Гретхен (Вера Циммерманн) опускает ее в банку с водой. Так решена сцена убийства новорожденного ребенка и сыграна, при всей своей предельной, даже утрированной условности, на подлинной и сильной эмоции.

Искренность и некоторая даже свойскость подобных спектаклей, как правило, гарантирует им дружелюбное отношение публики. Так произошло и на этот раз. Впрочем, «Фаусто Зеро» мог бы снискать куда больший успех, если бы между залом и сценой наступило то взаимопонимание, какое случается, когда публика и актеры говорят на одном языке.