Виталий Сероклинов: Рулетка

Когда я начал объяснять, по ту сторону экрана что-то тонко свистнуло, девочка обернулась к окну, ойкнула – и связь с ней пропала. Девочка была из Славянска, того самого, и мы так и не договорили с ней.

Всю весну меня уговаривали написать что-нибудь про Украину и про тамошние события.

Был конец той ужасной украинской весны. Я перебил собеседницу и оторопело переспросил – куда они переехали, в который Славянск, неужели тот самый?

– Что ж ты молчишь, ведь там такое творится!.. – возмущались патриоты, ссылаясь на сталинские указы, хрущевские подарки и то, что, как известно, даже советская малина врагу сказала «нет».

– Молчание – потакание преступному режиму! – доказывали мне либералы, главным своим оружием избравшие ехидные комментарии в «Твиттере» под тегом #крымнаш.

Но о политике я писать никогда не любил, а тут еще свалилось много организационной работы в журнале и разной халтуры, после которой даже думать о правоте жовто-блакитного или новоросско-отделенческого не хотелось, не то что писать.

1

Халтура, впрочем, оказалась интересной: некие социологи попросили меня исследовать поведение пользователей на форумах и видеочатах с точки зрения творческого человека и сделать некую выжимку из встреченного там, описав все это вольным стилем. С форумами я быстро разобрался, там было неинтересно, сплошные оскорбления и маты, а вот популярные ныне видеочаты, работающие по типу рулетки, когда собеседник оказывается перед тобой на экране случайным образом, без всякой выборки и географической привязки, заинтересовали меня и как писателя, и просто по-человечески.

#{image=822334}Конечно, в видеочатах больше всего оказалось любителей «клубнички»: горячие южные парни под зелеными флагами с полумесяцем бодро трясли своими торчащими достоинствами и сморщенными недостатками, предлагая редким представителям женского пола насладиться зрелищем вместе с ними; девочки-переростки танцевали стриптиз и хихикали, натыкаясь на те самые полумесяцы со всем сопутствующим; толстые продавщицы бакалеи на казенных компьютерах зевали в камеру и проклинали жаркое лето; военные в камуфляже и зэки на шконках с контрафактно пронесенными в зону ноутами пялились в камеру гуртом, человек по десять сразу, неизвестно чего ожидая от тех же продавщиц.

Еще тут, конечно, были разного рода городские сумасшедшие в маскарадных костюмах, разукрашенный кончитовскими бородами молодняк, музыканты с гитарами и перкуссиями, ораторы с манерами одного австрийского художника-диктатора и просто любопытствующие, которые сами не знали, чего хотели, потому для социологии не представляли никакого интереса и пролистывались мной безжалостно...

2

Эту девочку я тоже хотел пролистать – старшеклассница, судя по всему, слишком молодая и глупая, чтобы о чем-то с ней разговаривать и выяснять, что она тут делает, показалось мне.

Но она успела как-то очень жалобно попросить, чтобы я «не убегал» – и я задержал палец на мышке.

– Поговорите со мной... – попросила она, увидев, что я остался. – Хоть о чем-нибудь... Давайте я вам расскажу о себе и о счастье...

Я не успел возразить, и она зачастила, рассказывая про родную Ростовскую, кажется, область, про отца, которого она никогда не видела – он утонул, но не на той подводной лодке, о которой все говорили, а на другом судне, поменьше и не таком известном, хотя и почти в то же время.

Он даже спас кого-то, но об этом тоже почти не говорили, а от него теперь ей остались только медаль и видеокассета с их свадьбы, папы и мамы. А теперь у мамы появился дядя Паша, наконец-то хороший человек, она теперь счастлива, как никогда в жизни – повторяла девочка чьи-то слова, наверное, самой мамы – кроме того года с папой, конечно.

И она, Арина или Марина, я не расслышал, у нее там все время что-то шумело и щёлкало – ее так зовут, боялась, что все будет как у некоторых девочек в ее классе, одной даже пришлось ударить вилкой нового отчима туда, когда он стал приставать, но дядя Паша относился к ней очень хорошо, и когда они приехали сюда, в Славянск...

Был конец той ужасной украинской весны, и название было на слуху, потому я перебил собеседницу и оторопело переспросил – куда они переехали, в который Славянск, неужели тот самый?

Оказалось, что это он и есть, а когда я все же не поверил, девочка – Арина или Марина – поискала на полке старого, еще совдеповского шкафа поверх пачки старых газет что-то посвежее, отставила в сторону шахматную доску, нашла искомое и протянула в камеру. Заголовок на газете и впрямь был из Славянска – какие-то то ли «Объявления», то ли «Славянские ведомости», с анонсом телепрограммы и приглашением что-то посетить.

Пока я обалдело молчал, девочка перенесла ноут поближе к окну, поводив его немного из стороны в сторону – и я увидел почти пустые улицы, рынок неподалеку, какие-то фабричные, кажется, корпуса напротив, черные окна разоренного магазина, лавочки у подъезда внизу – вид был с верхнего этажа обычной, судя по всему, пятиэтажки – с аистами или журавлями на газоне, вырезанными из чего-то металлического.

Еще внизу, кажется, кто-то лежал, неловко подогнув под себя руку с набитым чем-то пакетом, но я не разглядел лежавшего – камера сразу переместилась, показав широкую улицу, идущую неподалеку от дома, по которой, пыля, проехал БТР с незнакомым флагом.

При этом шумы, мешавшие ранее разговору, стали слышны лучше – это были словно трещания палкой, водимой по стиральной доске, такая была у моей бабушки. Иногда этой палкой будто стучали в таз – размеренно и с постоянной частотой, но тут же этот стук прерывался совсем сухой трещоткой, будто где-то под окном проехало сразу несколько велосипедов с кусочками пластика, задевающими спицы, как у моего первого велика.

3

Девочка вернула ноут на стол, и я стал спрашивать про что-то ненужное – про то, откуда у них интернет и свет, ведь вокруг творится такое... Свет, оказалось, у них и впрямь включили только сегодня, а интернет работает не понятно как и сколько еще будет.

Потом Арина или Марина снова стала частить, рассказывая про маму и дядю Пашу и о том, как им всем тут было хорошо и счастливо – про счастье она повторяла снова и снова: дядя Паша забрал их из Ростовской области, потому что бабушка с дедушкой, которые со стороны папы, сказали вдруг маме, что она, Арина или Марина, совсем не похожа на папу, они только теперь поняли, а значит, это не их внучка, нагуляла где-то – имей совесть освободить жилплощадь. И они освободили и мыкались – она, кажется, снова повторила мамины слова – и вот только тут началось счастье, а не вечная рулетка, повезет ли маме с новой работой и где жить в следующем месяце.

И теперь у нее есть сестренка, это такое счастье, только мама с ней в инфекционке, хоть та и почти не работает, там лечат теперь другое и других, дядя Паша пошел к ним отнести одежду и еду, а сам...

И она, Арина или Марина, осталась тут одна, ей страшно выходить из дома, она все время смотрит на старом видике, когда есть свет, старую кассету с мамой и папой, ее пообещал оцифровать дядя Паша, и только не надо сейчас отключаться, не надо отключаться, не надо...

Я так, кажется, больше ничего и не спросил, только успел подумать, надо ли спрашивать про дядю Пашу, где он сейчас, а она снова подошла к окну с ноутом и наклонила его камерой вниз, к подъезду с лавочками и аистами. Там, у лежавшего, кто-то бестолково суетился, то ли снимая с него одежду, то ли пытаясь подложить ее под голову пострадавшему. Пакета уже не было...

Я не заметил, как за нашими разговорами прошел час и из школы вернулась моя Сашка. Нам было пора на шахматные соревнования, и я не знал, что делать, как объяснить, что у меня тут есть своя жизнь, вполне себе мирная и благополучная, если не считать шахматных баталий дочери и войны с жилконторой за тарифы на пользование лифтом – при моем-то первом этаже. Но когда я начал объяснять, по ту сторону экрана что-то тонко свистнуло, девочка обернулась к окну, ойкнула – и связь с ней пропала, немедленно, по тому же принципу рулетки подсунув мне другого собеседника с дымящимся от возбуждения естеством наперевес и почему-то читательским билетом Ленинской библиотеки на столе...

***

Об этом разговоре я не стал писать в своих выкладках для социологов-заказчиков – я просто не знал, что тут можно сказать и какими словами.

Но когда-нибудь эта война, в которой нет и не будет ни победителей, ни побежденных, закончится, и я приеду в этот небольшой зеленый город, прогуляюсь по зеленым аллеям, зайду на рынок, куплю изделия той самой фабрики, а потом найду тот самый дом с аистами и лавочками у подъезда, поднимусь на пятый этаж, познакомлюсь с Ариной-Мариной, дядей Пашей и всем семейством – и тогда нам уже никто не помешает поговорить.

Про счастье.