Владимир Мамонтов: Про украинца

Взяли теперешние писаки такую моду: очинивши свои обслюнявленные перья, осыпают они украинцев всякими побранками, колют им очи «хохлом» и «укропом». Насмеиваются над девчатами их, что пишут нескладные вирши.

И какие же затейливые побранки удаются хохляцкому пестрядевому уму! Такие, что пойдут и в род, и в потомство!

Да над хлопцами, что чураются ружья и сабли, когда треба всыпать тому, кто усомнится в их воле и молодечестве. Не то! Все не то! Мало же вы, писаки, знаете об украинце!

Говорят, украинец хитер и тороват. Слышал я и такую побасенку, что даже хитрому жиду, в чей шинок иные православные заходят чаще божьего храма, доводилось быть обманутому хохлом.

«Уж на что не дорог мне уговор и твердое слово, уж на что блеск золота мстит мне очи, – вздыхал, бывало, бедный еврей, – так вот же, поди, какая закавыка: обманул, превзошел, обвел вокруг пальца проклятый хохол! Только что кровью не скрепили мы уз наших, когда я заманивал его в мою ассамблею. Как божился он быть моим! Сколько дармовой горилки он выпил, чертов сын!

А сколько я с ним сала съел, осквернив уста свои, улещая хитрого пацюка! Нет же, махнул у порога полою своей свитки – и поспешил к москалю! К тому клятому москалю, что на мою беду втридорога торгует болотным газом для лампад да дровами из лесу, что достался ему, лодырю, в наследство по прихоти того случая, что в Европе называют фортуною. Ну погоди же, хитрец, найду я и на тебя управу!»

Однако же заглянем в масляную лавку москаля: может, он, потирая руки, считает прибыток, каким украинец наполнил его кубышку? Ни Боже мой! Ни синь пороху! Зол москаль, пуста мошна его.

Совсем было собрался он угостить украинца колотушками, испросил даже благословения на то у самых вельможных придворных, но тот пал на колени: сделал я по-твоему, не пошел в евроассамблею, и что же? Гол теперь, гоним.

Всякий сорвать меня может, как барвинок рвет дивчина белою рукою на венок себе. Только это венок на мою домовину. Не гони, защити меня, ты же брат мой!»

«Вспомнил о брате, – молвил москаль, смягчаясь. – Где же братство твое было, когда слушал ты прелестные речи чужестранных послов? Когда предал ты Отечество, а с ним все, что еще матушка Екатерина подарила тебе – волю, пашню, скидки на масло с дровами и кооперацию с военно-космической отраслью?

Я тебя породил... Впрочем, ладно: живи, черт с тобою, видно, не перекроишь малоросского жупана, не вывернешь мерлушкой наружу хохляцкого норова. Но вот что: #крымнаш».

«Как же так, – пролепетал украинец, – такое благоволение было, такая щедрость, что и царице не снилась, это ж как подарок на свадьбу, неужто отымешь?»

«Подарок? На свадьбу? Кто тут засылал сватов к тебе? Против божьего права и человеческого естества? – снова разъярился москаль. – И Крым отыму, и ты иди, куда навострился!

Там тебя живо женят. Слыхал я, что у них теперь жинка непременно должна быть с казацкой доблестью в шароварах и с бородою, а кто такого чурается, того и за стол не пускают. Чего ж ты замер? Ступай».

Чуден Днепр при тихой погоде, и месяц над хатами словно дивною турецкою иглою вышивает небо яркими звездами. И совсем было собрался хохол кинуться с горя в черную воду, да вдруг словно очнулся он, отер лицо шапкою и молвил:

«Что же это я? Едва не расстался со своею молодою жизнью – и ради чего? Как же забыл я про соседа своего, шановного пана?

Конечно, лях иной веры, заносчив, много меж нами было ссоры и иных вытребенек, но москаля он не любит боле, чем даже меня. Схожу-ка я до ляха, тут все равно недалече, а прок может быть».

Покуда идет он, скажу, любезные мои читатели: чего бы писаки ни сочинили про украинца, а глаз у него востер и зорок, в роду у него и живописцы имелись, и писари, и подкомории.

А какие стрелки! Боже мой – в птицу попадали на середине Днепра! Тут же приметил он, что лях-то не тот, что прежде. Ни галуна, ни сабли на перевязи, ни петуха на шапке.

Одет вроде гамбургского бочара, что излаживает, как известно, ту луну, что висит над всею Европою. Подступился к нему украинец с требами: нельзя ли чем москаля застращать?

Ты же, благодарение Богу, вхож в высокие сферы. Говорят, к самому черту знаешь дорогу. Тот только отмахнулся: и черт, и я слали благословение свое, когда пришла тебе охота стоять на майдане, пять миллиардов потратили, чего ж еще?

«Союзы наши с сопредельными и дальними странами расстроены, от нас все выгоды ждут, нам же никакой выгоды, псякрев. И зачем мы им оказываем эротические услуги вакуумного свойства – один Туск знает».

Пошел хохол восвояси, кляня на чем свет стоит, неверного ляха, хитромудрого жида, а более всего москаля, который, набрался, проездившись по миру, китайской мудрости и североамериканских предуведомлений и не желает ни цену скинуть, ни Крым вернуть.

И какие же затейливые побранки удаются хохляцкому пестрядевому уму! Такие, что пойдут и в род, и в потомство!

От обиды и татаро-монголом угощает, чтоб его отца черти с моста через Керченский пролив спихнули, и колорадом, и ватником, и по родне его, и по матушке, да так, что москаль только удивляется, хлопает себя по бокам, словно миргородский подсудок перед тамошней лужею, да крякает: эк его забирает!

И что верного после всего услышанного, любезные читатели, увидишь ты в портрете, который рисуют тебе досужие шелкоперы да бумагомараки?

Где ж тут хитрец? Где сечевик? Где Тарас? Разнюнился, как малое дитя, обошли его кругом, предали; он разобиделся, наломал стульев, поддался мороку...

Что ж? Не впервой с ним такое, только всякий раз сбрасывал парубок пелену с очей своих, не все был Андрий да Хома, а и Остап, выходил на верный шлях. Только когда ж такое чудо с ним будет в этот раз?

Дай ответ.

Не дает ответа.