Владимир Мамонтов: Про женщин и революцию

В революционную пору  случалось женщинам в целях ускорения победы обнажать и иные части тела. Вот, скажем, зарисовка времен все той же Французской революции.

Обратите внимание на дам, что расположились на крепостной стене. Но так использовать дамский потенциал – попусту транжирить его. Из взволнованной женщины, полностью отдавшейся революционной идее, можно выжать гораздо больше, о чем свидетельствует следующая картинка.

Ажитация тут соседствует со сбором средств: дама в центре отдает практически последние бриллианты в пользу революции. Впрочем, это пережиток.

За женщиной в революции всегда маячит мужчина. Женщина, как бы ни была порой обманчива ее внешность, существо сиречь эмоциональное, влюбчивое, страстное и вообще душечка.

Она, как чеховская Оленька, должна обязательно любить революционеров, чтобы овладеть их идейной платформой. У Чехова героиня клеймила плохую постановку ветеринарного дела в России даже более последовательно, чем сам возлюбленный ветеринар. Так умеют только женщины. Прикрывая собой. Вся-вся.

Все, куда впутывается женщина, приобретает законченный характер. Как только чудесная Божена Делакруа появляется на площади «выгуливать шубу» и выцарапывать глаза ОМОНу, в Кремле могут расслабиться: протест обращен в комедию, в фарс, в бугага, остальное довершим мы, охранители-политологи-консерваторы, издеваясь над «рублевским бунтом». Особенно приятно, что делать это приходится, совершенно не кривя душой.

Но дальше начинается не самое приятное. Женщины, ведомые порывом (в процессе порыва они способны забыть об осторожности, забыть, представьте, даже собственные расчетливость, меркантильность, хитрость – или решить, что порыв и есть высшее проявление этой бабьей хитрости), вляпываются. А поскольку вляпываются они тоже безоглядно и вся-вся, то над ними начинает сгущаться трагедия: тюремный срок, к примеру. Божене корячится обвинение в мыслеослеплении омоновца, кощунницы из «Пусси Райот» балансируют между хулиганством и особо тяжким хулиганством, кого-то ждет налоговая, кого-то – Следственный комитет.

На нашей памяти трагедия, когда девочку затянуло в революцию и любовь разом, пирсингом прокололо ей губы, брови, сердце

Но это, я бы сказал, мелочи.

Те, кто напополам не умеют, чья любовь (или ненависть, тоже чувство очень женское) обрели предельную форму, вообще уже на том свете. И от этого у меня холодеет внутри.

На нашей памяти трагедия, когда девочку затянуло в революцию и любовь разом, пирсингом прокололо ей губы, брови, сердце. Как это здорово – ездить в Париж, принимать участие в акциях анархистов, потом переписываться с ними, потом выкладывать фотки подожженных вами автомобилей и ловить кайф от того, что горит в этом очистительном огне твоя молодость, их буржуазность и весь этот пошлый мир. А еще веселее и лучше – бороться вместе с ним, храбрецом и умницей, с кровавым режимом на родине. И писать стихи о том, как это удивительно – смотреть утром в ванной комнате отеля на его зубную щетку и быть счастливой.

Счастье еще и в том, что когда другая пара других революционеров (или контрреволюционеров, черт разберет тех и этих молодых дураков, которых мне жалко до кома в горле) решила вышеописанную пару убить, то не промахнулись ни по нему, ни по ней. Я не представляю, как мужику жить, если остался один, сильно постарше, куда более везучий и расчетливый, куда менее порывистый и беззаветный, знающий, что в подоплеке этой чистой игры в революцию грязь, деньги, интриги, закулисные переговоры, аптечные взвеси, чего сдадим, кого придержим, торг, склока... А она – вся-вся. Она-то была не аптекарь. Не ветеринар.

Как жить, как жить... Живем же как-то.

Тут недавно проскочило сообщение, что умерла Нина Андреева. Молодые-то не помнят, а это была преподаватель питерского вуза, которая в разгар перестройки опубликовала в газете «Советская Россия» полосное письмо «Не могу поступаться принципами». Тут дело такое: мужики в ту пору поступались направо и налево. Жгли партбилеты в прямом эфире. Сдавали не ими завоеванную Германию немцам по общечеловеческой изначальной принадлежности и практически бесплатно – а вот такие мы демократы; там, кстати, изумлялись, поскольку намеревались заплатить на порядок больше. Ходили в видеосалоны «Эмманюэль» смотреть. И «Эмманюэль-2», кому мало. Закрывали проекты «Энергия» и «Буран». Разрешали «Маленькую Веру» – кстати, и большую тоже. А что? Гуляем!

Были, конечно, и другие. Которые увещевали с трибун: когда самолет взлетает, пилот знает, где его посадит. А вы? Но первых было больше, кругом раздавалось так жить нельзя, и перемен, мы ждем перемен (а не уроков, как школяры, ей-Богу), и Коротич, и Клямкин.

И тут появляется статья Андреевой.

Где ценности социализма, ценности Советского Союза брались под крепкую и страстную женскую защиту. И еще там была длинная цитата из Черчилля о Сталине. Мы из нее знаем кусочек про соху атомную бомбу, а она на деле развернутая, там и про исполинскую силу его книг, и про то, как прямо называя империалистов империалистами, он уничтожал врагов руками своих врагов... Восторженная оценка, надо прямо сказать. Более того, письмо Нины Андреевой заканчивается примечательной цитатой из Горбачева – фееричность в том, что эта статья, признанная вскоре манифестом антиперестроечных сил, мощно опиралась на высказывание тогдашнего генсека на февральском пленуме ЦК. Вот ее финал: «Мы должны и в духовной сфере, а может быть, именно здесь в первую очередь, действовать, руководствуясь нашими, марксистско-ленинскими принципами. Принципами, товарищи, мы не должны поступаться ни под какими предлогами».

И Нина Андреева вслед за Горбачевым с абзаца завершает свое письмо: «На этом стоим и будем стоять. Принципы не подарены нам, а выстраданы нами на крутых поворотах истории Отечества».

Вот в этом знаке абзаца, между цитатой Горбачева и финальной фразой Андреевой – вся суть. Время летело быстро, февраль сменился мартом, Горбачев уже отрекся от странного утверждения, что в Отечестве все идет по Марксу и Ленину, вплоть до «Эмманюэль-2», а Андреева все не сходила, как привинченная, с принципов этих, будь они неладны!

Потому что Андреева – женщина.

За ней, разумеется, стояли мужчины. В первую очередь муж ее – коммунист, ученый, систематик, без влияния и помощи которого она бы статью не написала. Валентин Чикин, главред «Советской России», который в Ленинграде услышал лекции Нины Андреевой и вдохновился. Его, кстати, вызвал Горбачев и картинно, на невидимую публику, песочил, обвиняя в том, что газета его, Горбачева, подставляет и ссорит с прогрессивной мировой общественостью. И вообще это заговор. Андреевой предложили написать еще письмо – покаяться. Она отказалась.

Тогда на Андрееву обрушился град упреков. Недоломанная пропагандистская машина сделала прощальный оборот – и началось: статья в «Правде», отклики, истерики, у Андреевой начались неприятности, ее взялись увольнять... И это на фоне безумолчной трынделовки про свободу мнений, плюрализм, гласность и свежий ветер.

Она держалась стоически (как, кстати, и Чикин – достаточно для подтверждения открыть его нынешнюю «Советскую Россию», которая выходит тиражом 300 тысяч экземпляров). А вот мужики, из тех, кто поначалу бросился ее поддерживать, решив, что это сделала поворот генеральная линия, быстренько забились в тину, разобрались. Для кого-то статья Андреевой была пробным шаром – ага, поняли они, раз автора сживают со свету, а не заставляют учить в школе, значит Горбачев, Яковлев, Медведев и прочие общечеловеки в Политбюро берут верх. Перестройку не остановить. Прожектор ее, как и «Огонек», светит ярко. Ладно, против лома нет приема.

А Андреева так и прожила – состарилась, но слов назад не взяла. О ее кончине на днях как-то очень вскользь сообщило полтора средства массовой информации.

«Интересно, а «Советская Россия» написала?» – подумал я и позвонил Валентину Васильевичу Чикину. У того, несмотря на возраст, даже голос не изменился, та же манера покашливать перед тем, как сформулировать важное.

Я сказал, чего звоню.

– Да ладно, газетам веришь?  Жива она, – сказал Чикин. – Вот передо мной вторая полоса будущего номера. Письмо публикую ее. Мол, слухи о моей смерти оказались преждевременными.

Я возблагодарил школу «Советской России» за вбитую мне в голову обязанность всё проверять и уточнил у Чикина:

– А она точно не поступилась?

– Нет, не поступилась, она же... – Валентин Васильевич поискал слово, – ригористка. Даже партию возглавляет маленькую – ВКП(б). Мы вообще переписываемся с ней, правда, не часто. Она не умеет, как Медведев.

– Медведев?

– Вадим Медведев. Член Политбюро. Помнишь такого?

Помню, какое-то лицо вечно кислое.

Словно живот болит. Вот он на вопрос Горбачева, могла ли Андреева сама написать такое письмо, ответил, что нет. Имел право: он знал эту семью. Но что помогал Нине не кто иной, как ее собственный муж, который разделял ее взгляды и подпитывал своими, – вот про это Медведев умолчал. Это ему было невыгодно говорить. Он и умолчал.

...Мы, конечно, все равны, и все граждане, и все такое. Но когда Янукович сажает Тимошенко – мужик сажает бабу (хотя тут, думаю, кто первый). Когда в предвариловке девки «Пусси Райот», а добры молодцы, кто приуготовил их «панк-молебен», снабдил бубнами, испросил, где полагается дозволения «А можно?», на воле – это хреново. Кстати, на воле и те, кто подмигнул «Можно!», и это тоже хреново. Что ни говори про закон, про оскорбление верующих, и все это истинная правда, а осадочек остается. На это и расчет, что власть употребят, а осадочек останется – это я тоже понимаю. Но понимаю я и другое: Божена, конечно, очень витиеватой психологии субъект, но не убивец. Не убивец – что бы ни наболтала.

А кискобунтарке Толоконниковой, мамаше-одиночке, родившейся в СССР в разгар просмотров «Эмманюэль-2», поди, запросто влюбиться без памяти в какого-нибудь перцебунтаря. А то и не одного. Вот и горит ее сердечко вслед за ними хоть на бриллиантовые рудники, хоть петь-плясать-оскорблять-кощунничать-голой сниматься – типаж такой. (Кого она вправду любит, не проверил, не знаю, как; получается, оценочное суждение). Но всё равно это неправильно: Крупская в ссылке, а Ильич не то что венчаться не приезжает, а трусливо продолжает вести ревработу среди трудящихся масс на Бульварном кольце.

В результате мужики у нас чинно прогуливаются, по телеканалам выступают, застегнув на все пуговицы свою депутатскую неприкосновенность, как в случае с Ильей Пономаревым, да еще и поучают дурочек снисходительно, мол, «жена Цезаря должна быть вне подозрений», а бабы от следователей по Швейцариям бегают (есть в этом что-то  революционно-традиционное) и в кутузке парятся. У меня надежда одна: дадут им всем чего-то по закону. Закон, дамочки, еще никто ни для кого не отменял, это важно понимать, даже когда конвертики коллекционируешь, а уж тем более в полицейского камнями кидаешь. Но никто не отменял того краеугольного уложения, что наш закон – дышло, и в нем наверняка есть возможность проявить к вам в этот раз снисхождение. Так вы уж думайте в следующий, когда, растелешась, на баррикаду полезете.

Хотя кому я говорю.