Виталий Сероклинов: Оно не тонет

Неприятие собственно немцев дошло и до условно наших дней, когда на тридцатилетие Победы патриотический подъём в СМИ был настолько шумным, что любой немец воспринимался только как враг, и никак иначе!

В девяностых косились на чеченцев — мол, не задумали ли чего, террористы, они ж там у себя исключительно пакости планируют

Какая там толерантность – я, в свои неполные шесть лет, заметив у пятигорского фуникулёра увлечённо разговаривающего на языке фашистов подозрительного типа в штатском, немедленно сдал его первому же попавшемуся милиционеру, резонно предполагая, что если бы вражина был в военной форме, судить бы его как солдата, а раз в штатском – наверняка шпиён! Милиционер, к его чести, разобрался, проверил документы у того типуса и доложил мне, козырнув, что никак нет, мол, гость из Федеративной Республики, зарегистрирован и облечён визами. Чуть позже, в вагончике фуникулёра, когда автоматическая дверь вдруг решила сломаться и открыться над самой пропастью, именно немец подхватил меня, вылетающего в ту дверцу. Кажется, именно с тех пор я стал относиться к немцам с большим расположением, а уж после прочтения Ремарка, Зюскинда, Кафки и вовсе перестал их бояться...

А взять поляков... Ведь если бы не Иоанна Хмелевская, к полякам так и относились бы у нас, как к вороватым шляхтичам, вечно хвастающим своей дворянской родословной (честное слово, нет у меня ни одного знакомого поляка, кто бы не имел в роду дворян. Кто ж у них тогда пахал и сеял-то?..). А одна маленькая пани, героиня романов Хмелевской, изменила отношение к Польше, вечно неприкаянной и долго не имевшей своей государственности, в положительную сторону – и забылись нелепые обиды прошлого на поражение армии Тухачевского и мнимую неблагодарность поляков в отношении «дарованной» им новым российским государством свободы. А сочувствие к смоленской трагедии лишь добавило симпатии к ним, так что за нелепую ничью на футбольном Евро-2012 мы и не в обиде. Ну... почти.

В современной российской истории принято обижаться и не любить условных «своих» – тех, кто под боком. В девяностых косились на чеченцев – мол, не задумали ли чего, террористы, они ж там у себя исключительно пакости планируют (к слову, умиляет сочетание этих косых взглядов и одновременная убеждённость в вине спецслужб, «взорвавших Россию»).

Я и сам косился в то время на шефа, яркого представителя вайнахов, рассказывавшего о своих княжеских (привет шляхте!) корнях и упорно продиравшегося через многочисленные милицейские посты по дороге с работы – останавливали его, увидев усищи и смоль волос, все охранители, даже вневедомственная охрана – на всякий случай. После пары поездок и собирания всей милиции города по наши души я решил, что подвоз шефом на работу и с работы дело хорошее, но на автобусе получится быстрее...

А ещё из «своих» есть украинцы, вечно обижающиеся на то, что их почитают за «младшего брата», пеняющие на смешки над их великой и могучей мовой и в качестве доказательств своей могучести даже раскопавшие гробницы древних укров, от которых и пошла заселяться Земля (впрочем, тут им не одолеть белорусов – у тех могилы будут подревнее). Малороссы (ой, на это слово, кажется, тоже обижаются, извините, если что) говорят, что русский язык для украинца не менее смешной, не слушая аргументов на тему того, что языка забавнее для русского уха, чем у чехов, ещё поискать, с их совершенно противоположными значениями знакомых слов (как и у поляков); но чехи ведь не обижаются, только кивают на стены старой Праги и предлагают спорить с древними камнями, оно как-то продуктивнее...

Ну а что ж тогда делать, возвращаясь к началу, с тем наносным, что время от времени всплывает в спорах о первородности и великости народов и наций?

Да ничего не делать, пусть всплывает – оно ж, как известно, не тонет...