Виталий Сероклинов: По велению души

Стучат все: школьники, заметившие «шпоры» у одноклассника, коллеги по работе, поймавшие тебя на игре в тетрис, соседи по дому, углядевшие, что кто-то заказал себе двойную порцию пиццы – видимо, скрывает у себя незаконного эмигранта или кого похуже.

Он за красивые глазки ставил пятёрки блондинкам, так и помечая в ведомости: «За красивые глазки

Такое стукачество поощряется и одобряется обществом, в нём нет ничего недостойного, судя по улыбкам только вчера сдавших тебя коллег и соседей, всё в порядке, они тоже готовы к тому, что ты настучишь на них, стоит им только поменять машину на новую: уж не на сокрытые ли доходы она куплена?!

Впрочем, откровения новоявленного американца были посрамлены реалиями нашей с ним общей родины и примерами из далёкого и недавнего прошлого. Да и что тут скажешь, если, по словам учёных, те же обнаруженные новгородские берестяные грамоты представляли собой сплошь кляузы и доносы. А, скажем, многие нынешние борцы за правду были самыми обычными сексотами в прежние времена: даже в соседнем краевом центре из троицы, сорвавшей в угаре пришедшей после победы над путчистами свободы флаг СССР с крыши местного крайкома КПСС, двое были платными гэбэшными стукачами, а третий, вскоре убитый любовником, оказался подсадной уткой для разводки оппозиционеров с нетрадиционной ориентацией.

Но в том, что на родине со стукачеством тоже всё обстоит нормально, товарища убедила только история о том, кто был нашим кумиром в университетские годы, – мой собеседник не знал об этом человеке подробностей, которые мне пришлось изложить...

Он был самым весёлым нашим преподавателем. Он мог посреди урока бросить монотонный рассказ о свойствах различных фигур в пространстве и внезапно спросить:

– А что вы думаете о вчерашней статье в «Комсомолке»?

Он за красивые глазки ставил пятёрки блондинкам, так и помечая в ведомости: «За красивые глазки». И к этим его чудачествам спокойно относились в деканате.

Он коршуном бросался на судей КВН, когда у нас пытались украсть заслуженную победу, и скандировал звёздное: «Партия, дай порулить!»

Он ходил вместе с замдекана по быту с проверками по комнатам общаги, забегая в крайний блок и громко шипя:

– Шухер, облава деканата, прячьте карты! – а потом лично приходил посочувствовать, если всё же «запалили» и отчислили.

Он не любил оставаться один, сидел в универе до самого вечера, даже если его пары давно закончились, и охотно поддерживал разговор в столовой, не смущаясь крошащегося пирожка с вонючей печенью.

Он сильно картавил и сам балагурил по этому поводу, полуматерно обыгрывая названия заковыристых многоугольников, которые пестрили этими его грассирующими «р-р-р».

Он приглашал к себе «на дополнительное занятие» красивых девочек – и там, говорят, действительно учил их пространственным измерениям, а не тому, на что все завистливо намекали. А мальчиков, приглашая, он пичкал не измерениями, а борщом и котлетами своей мамы – и первокурсники благодарно обжирались после общажной голодухи.

Он был первым, к кому бежали советоваться по поводу болезни мамы или неудач в любви.

Он был для нас всем.

А ещё он стучал на всех в КГБ – и делал это по велению души.