Андрей Архангельский: Академик не сахар

Оказалось, что к 90-летнему юбилею А.Д. Сахарова (21 мая) ему по-прежнему есть что предъявить: претензии как глобального свойства – сам придумал бомбу, а потом сам же с ней боролся; так и частного, столь любимого нашим народом («Этот фильм – о личной драме детей Сахарова: отныне каждый разговор, каждая встреча с отцом проходила под строгим контролем его новой жены Елены Боннэр» – из анонса фильма на Первом канале). Но вот прелесть: благодаря этой неутихающей нервозности по поводу Сахарова он – несмотря на все памятники и улицы его имени – остается живым. Так, между прочим, тоже проверяется сила личности в России: если сумеют засахарить после смерти – значит, оказался слабее истории.

Капитализм не способен и не имеет, собственно, морального права взывать к сознательности: капитализм – это забытье. А вот социализм – напротив – способен делать этические проблемы центральными

Он был в известном смысле идеалом для оппонентов – его легко, органично было ненавидеть: он, который, по словам Лидии Чуковской, постоянно напоминал о хрупкости человека, сам являл прекрасный образчик этой хрупкости – когда пошатывающийся, согбенный шел на трибуну. Ему шлепка одного, что называется, хватило бы – но вот беда: те, кто могли дать ему этого шлепка, теперь сами получали от него под дых: одним дребезжащим голосом этот человек гробил целую систему.

Будь Сахаров жив, он и сегодня слал бы письма власти, на которые она не знала, что  ответить (например, об объединении России и Европы, об отмене ядерных испытаний и  паспортов, о создании мирового правительства). Нет сомнений и в том, что его бы и сегодня захлопывали или освистывали: это как-то легко представить – как и то, что он продолжал бы выступать в 90 лет (как, например, его соратник Григорий Померанц); так и слышишь слаженный молодой гул аудитории в Останкино – вот это «ууууууууу» и топоток. Мы даже догадываемся, какую именно молодежь туда бы пригоняли.

При этом большинство людей не знает, что такого сделал Сахаров и чем он был опасен для власти (вне зависимости от отношения к нему). И это понятно: он по нашим меркам «не делал ничего». Его жизнь примерно с 1968 года и до самой смерти состояла большей частью из писанины: статьи, работы, книги (научные и общественные), а также письма, обращения, жалобы – тысячи, по письму в день-два – в защиту инакомыслящих и вообще всех страдающих.

Чтобы пояснить, что он сделал, прибегнем к изложению в стиле Леонида Парфенова, понятном аудитории. Вот квартира опального академика в Горьком, куда Сахаров был сослан в 1980 году. Давайте зайдем. О, чайник кипит. Утром этот немолодой человек встает, умывается, одевается, садится за стол. Вот стол. Достает ручку – явно из какого-нибудь сверхтитания, подаренного коллегами по оборонке – или садится к пишмашинке; пододвигает стул поближе к столу. Вот так. И медленно, одним пальцем, начинает печатать...: «Председателю Президиума Верховного Совета СССР, генеральному секретарю КПСС... Обращение...» (за окном мелькнула соседка с авоськой – спешит занять очередь за треской). И далее, не отвлекаясь, сухо, наукообразно излагает претензии. Адресат – Кремль, прокуратура, Совет министров. И на следующий день (через день, через неделю, через год) в СССР и мире благодаря этому письму происходят необратимые изменения. За 20 лет он приучил власть относиться к этим письмам столь же внимательно, как к боеголовкам. Он приучил вождей (не только наших) к тому, что простое письмо может стать фактором международной политики. Притом что ему никаких, естественно, ответов не давали, а с 1980-го даже и отправлять их не позволяли: но поскольку эти письма все равно становились достоянием гласности, вожди так или иначе вынуждены были их читать (ну-ка, что это нам напоминает?.. Правильно!). Сами того не подозревая, в Сети мы пользуемся сахаровскими методами.

Причем антисоветчиком он себя не чувствует: пик массового письмописания приходится на 1966–1967 год, когда оттепель по инерции еще набирает силу – «в головах», а чиновники еще не знают, что можно, а чего нельзя. Сахаров начал тогда же, но дотянул аж до 1973 года; все его коллеги по диссиде уже давно были нон грата, а он продолжает писать вождям, как будто это самое естественное, что может быть для советского человека. В соответствии с идеальным образцом поведения – как его декларировала власть: «активная общественная позиция, неравнодушие, принципиальность, борьба за мир и прогресс» (к Сахарову это все как нельзя лучше подходило). Что подтверждает тезис о том, что диссидентами становились как раз лучшие советские люди.

Власть лет десять не могла решить, как относиться ко всему этому: выдающийся физик-ядерщик, академик, лично, по «вертушке» еще может позвонить Андропову или Брежневу. Фраза «Члены Политбюро ЦК КПСС ознакомлены с работой Сахарова «Размышления...» – это не шутка, это реальность: так было в начале 1970-х. Его упрекали – поначалу коллеги – в том, что он «занимается не своим делом». Этот упрек известный – как и тот факт, что наибольший успех в России приносит как раз занятие «не своим делом»: или, выражаясь научно, на стыке дисциплин. Миф о профессионализме, именем которого в 1990–2000-е годы убивали остатки творчества в России, является трансформацией не западного опыта, а партийного окрика – «не лезьте не в свое дело». «Не лезьте в политику – вы ничего в ней не понимаете». Урок Сахарова в том, что он лез, и доказал, что политикой должны заниматься не столько профессионалы (то есть циники, читай) – сколько именно «люди», и что именно это и способно уберечь политику от маразма и катастрофы. Открытие Сахарова состоит в том, что борьба за демократию – это рутина. По сути, он –  бюрократ свободы. Сам формат «обращений трудящихся» был изобретен властью – вот и получите. Творец так бы не смог. А технарь – может. Я написал письмо, в ЦК, обращаюсь к «своей власти» – подсознательно выстраивает логическую цепочку такой ум. И не получил ответа. Следовательно, либо я не совсем умен, либо там работают дураки. Хорошо, напишу еще. Технари спасли Россию в прошлом веке – у них нет ложной рефлексии по поводу своих и чужих умственных способностей.

Попутно еще пишет научные статьи. График такой: с утра – правозащитную жалобу «О задачах, предлагавшихся на мехмате МГУ абитуриентам-евреям»; потом статью для научного журнала «Массовая формула для мезонов и барионов»; а следом – «Обращение к председателю Президиума Верховного Совета Л.И. Брежневу (в связи с голодом в Кампучии)».

Сахарова интересно перечитывать. Например, замечаешь, что он не любил шума и масскульта. В одной из знаменитых работ трижды возвращается к этой теме. Вот он пишет об угрозах человечеству: «...д) Усилить мероприятия по борьбе с шумом, с отравлением воздуха и воды, борьбе с эрозией, засолонением почвы и отравлением ее химикатами...» Шум – заметим – на первом месте. «...Оглупление в дурмане массовой культуры» – через запятую, после «угрозы мировой войны и голода» (!) И еще: «Но свобода мысли в современном обществе находится под тройной угрозой: со стороны рассчитанного опиума «массовой культуры»... (две другие угрозы – мещанская мораль и бюрократия).

У него была идея, что в будущем люди будут работать на рабочих территориях (РТ), а жить – на жизненных (ЖТ). Сказывается, конечно, личный опыт – треть жизни прошла на закрытых объектах. Вот как описывает Сахаров будущую жизнь: «Люди живут в палатках или в домах, построенных ими, как дома их предков. Они слышат шум горного ручья или просто наслаждаются тишиной, красотой дикой природы, лесов, неба и облаков. Основная их работа – помочь сохранению природы и сохранению самих себя...» («Мир через полвека»).

Конечно, как всякий интеллигент, он идеалист: считает, что люди, освобожденные от рутины и тяжелого труда, по Чернышевскому, будут стремиться к самосовершенствованию, а, стало быть, к «наслаждению тишиной и шуму горного ручья». В реальности вышло по-другому: освобожденные от тяжелого труда люди, вернувшись с работы, стремятся как можно плотнее наполнить свою и чужую жизнь звуками и вообще любой чушью – искусственной, кричащей, орущей – чтобы заглушить собственное ощущение ничтожности. Сахаров не учел, что «нетяжелая работа» и телевизор отучают людей «наслаждаться тишиной». У них атрофируется сама эта способность – наслаждаться покоем. Специфика работы предполагает чувство перманентной нервозности, дежурной тревожности – потому что только в этом состоянии люди способны выполнять свою работу качественно. Поэтому «звук горного ручья» или «тишина» их попросту сведут с ума. Во многих работах Сахаров апеллирует к сознательности интеллигенции и рабочих – предлагая, кстати, не делать особой разницы: «наиболее далекая от мещанства часть рабочего класса является одновременно частью интеллигенции». Тут его идеи смыкаются с Ги Дебором: «Научно-технический прогресс не принесет счастья, если не будет дополняться чрезвычайно глубокими изменениями в социальной, нравственной и культурной жизни человечества». Откуда вообще возникла самая известная идея Сахарова о конвергенции (о необходимом сближении и взаимоперетекании социализма и капитализма?) Нравственная жизнь человека была фундаментом его философской системы: он понимал, что без внутреннего усложнения и углубления человека никакое улучшение общества невозможно.

Капитализм не способен и не имеет, собственно, морального права взывать к сознательности: капитализм – это забытье. А вот социализм – напротив – способен делать этические проблемы центральными (другое дело, что на практике это оборачивается преследованием инакомыслия); но если поменять это свойство социализма с минуса на плюс?.. Если добавить капитализму сознательности?.. При капитализме человек способен эффективно решать проблемы, но не способен подняться над эгоистическими интересами, выйти за пределы себя, «мыслить миром», в то время как советский человек на это способен (как ему представлялось), но ему мешают идеологические шоры. Таким образом, казалось ему, вырастить сознательного, работящего и совестливого человека можно только при соединении двух систем....А началось все с шалости. Вот он описывает первое участие в акции – против цензуры, в защиту свободы слова на площади Пушкина в 1966-м, кажется, году (чистый флешмоб). «Я решил пойти (академик, трижды Герой Социалистического труда, отец троих детей – А.А.). Сказал об этом супруге Клаве, она не возражала, но добавила, что это – чудачество. На такси я доехал до площади Пушкина. Около памятника стояло кучкой несколько десятков человек, все они были мне незнакомы. Некоторые обменивались тихими репликами. В 6 примерно половина из них сняли шляпы, я тоже, и, как было условлено, молчали (как я потом понял, другая половина были сотрудники КГБ)».