Андрей Архангельский: Критические дни

Каждый должен сдерживаться: например, вот на эскалаторе в метро едешь, и голос под Левитана тебя предупреждает, что метро – опасное транспортное средство, что надо докладывать дежурному по станции о лицах в пачкающей одежде и подозрительных предметах. И в конце еще перечисляется, чего нельзя и какое за это наказание. И миллионы ни в чем не повинных людей инстинктивно вздрагивают, втягивают головы в плечи, как бы ненароком чего не нарушить. И тут же, без перерыва, вступает другой голос: сверхрадостный, пластмассовый, с призывом покупать, приобретать, со скидками.

Праздник должен быть исключением – его делают нормой. Тогда как нормой должна была бы быть сама жизнь – с ее непростыми, но радостями личных достижений

Как все-таки это удивительно сочетается – угроза и реклама. Как тут не вспомнишь тезис о том, что между тоталитаризмом идеологическим и товарным много общего. Недаром их загоняют в один и тот же громкоговоритель.

Как-нибудь я поинтересуюсь этим – имеют ли вообще право в метро, в местах общего пользования гонять рекламу – про Масленицу или про распродажи до 9-го. Пока же я просто отключаюсь, врубаю плеер, вжимаюсь в наушники.

В обычные дни это все можно вытерпеть – всего-то полторы-две минуты в день, посещая по нужде это советское подземелье.

Но с 23 февраля и вплоть до 8 марта – две недели – держаться нужно все дни, целыми днями. Сопротивляясь тому потоку мужества и женственности, восторженного лицемерия и разнузданной рекламы, суть которой сводится к тому, что доставить радость любимой/любимому можно только одним способом – купив ей/ему товар. Демонстрировать уважение к женщине при помощи товаров (то есть покупать ее) – какой трагический, сюрреалистический итог борьбы женщин за свои права!

Все это много раз продумано и проговорено: что 23 февраля никакой победы под Нарвой не было, что дата условна, что она целиком принадлежит прошлому. Все вопросы по поводу 8 марта тем более решены: что неформальный праздник не должен превращаться в государственный, что один день с букетами незаметно превратился уже в четыре дня с букетами. Причем ничего не работает – магазины, приемные, учреждения; срываются и переносятся все договоренности, поездки, встречи – причем не на два дня, а на неделю – мы же в России; так что к концу месяца звоните, приезжайте, приносите – не ошибетесь.

В России так немного времени продолжительного труда – когда все работает, все на месте, когда все втянулись. И вдруг опять все дела откладываются – именно потому, что нужно всем стадом отметить день самки и день самца.

То, что после Масленицы (6 марта) у православных начинается пост, как-то совершенно  легко уживается с праздничным столом 8 марта. Где священники, почему молчат в эти дни ревнители веры? Мы очень удобно соединили православие, женский день и рекламу в одно, и все это мы отпразднуем как следует, по очереди, а то и вместе. Как же не надоест повторять по миллиону раз одни и те же фразы про «самых любимых» – надо быть законченными пошляками, чтобы нести своим любимым весь этот мертвый, клишированный бред.

Об истинном смысле праздника никто не думает. В Москве миллионы униженных женщин: это все те, кто приехал сюда из своих деревень, аулов, со своих хребтов – готовить вам жратву, мыть, стирать, пеленать ваших детей, водить ваши трамваи и троллейбусы, гнуть спину за ваши гроши по вашим меркам – которым вы еще и презрительно фыркаете в спину. Вот для кого этот день; для тех, кто вынужден выбирать из двух зол: либо у себя на родине ходить в парандже, быть наложницей, третьей–четвертой женой; либо приезжать в столицу светского государства и тут пахать по 24 часа в подземном царстве общепита. Вот кто в этот день должен был бы выходить на демонстрации и требовать нормированного труда, соблюдения безопасности, толерантности, уважения, как и делали в первые восьмые марта. А президенты должны были бы не цветочки дарить, а возглавлять эти демонстрации.

Есть люди, которые говорят примерно так: мне все равно, что это за праздник, как он называется и связан ли он с кровавым режимом. Просто «лишний выходной», никакой проблемы. Проблема, однако, есть: общее обессмысливание жизни. Когда государство признает – работа большинства неэффективна, так пусть хотя бы отдохнут; повода для отдыха нет – так пусть будет любой. В сущности, говорит государство, сами придумайте себе, как это называется: и вот миллионы людей уходят в загул на 4 дня, чтобы восславить половые отличия.

Советский человек хотя бы знал, что в основании любого праздника была  идеология; сегодняшние мифические праздники являются лишь компромиссом – попыткой угодить всем: православным, коммунистам, женщинам, мужчинам, менеджерам. Вместо того чтобы предложить какой-то план, государство предлагает: а давайте отдохнем без повода! Ах, какое доброе государство! Оттягивая решение, берет паузу – на один, два, четыре дня, на годы и десятилетия. 

Таким образом государство снимает с себя ответственность за целеполагание. Оно уже само не знает, что лучше нашим людям – работать или отдыхать. Особенно забавно наблюдать, как в разгар праздника со столетней историей лучшие умы (Сергей Стиллавин) стараются придумать ему новые смыслы. Прелесть что за праздник, смысл которого надо мучительно выдумывать каждый раз заново.

И все больше становится таких бессмысленных дней, в которых не участвуешь морально – только присутствуешь физически.

Общим итогом становится еще большее отключение, отпадение и разрыв с государством. Государство отталкивает тем самым в первую очередь тех, кто работает, кто занимается делом. Праздник должен быть исключением – его делают нормой. Тогда как нормой должна была бы быть сама жизнь – с ее непростыми, но радостями личных достижений.