Александр Латкин: Спасите Черкизон!

Главным экономическим событием недели должен был стать саммит G8 в Италии. Но не стал. Мировые лидеры обменялись мнениями о кризисе, еще раз заявили о намерении реформировать мировую финансовую систему и порадовались подаренной им в качестве сувенира монеты, на которой написано «Объединенная будущая мировая валюта», «Единство в разнообразии», «Тест» и «Ограниченный выпуск». Судя по всему, результаты подобных саммитов на мировую экономику большого влияния оказать уже не смогут – каждый выбирается из кризиса самостоятельно. Российская экономика, до кризиса не так уж сильно влившаяся в мировую, тоже вряд ли может рассчитывать на внешнюю помощь.

Закрытие Черкизона для всего российского рынка одежды – это то же самое, что остановка крупного НПЗ для рынка нефтяного

Поэтому главным экономическим событием недели стала попытка 7 июля китайских и вьетнамских торговцев с закрытого Черкизовского рынка, знаменитого Черкизона, перекрыть Щелковское шоссе. Судя по всему, такого развития событий в милиции ждали – протестующих очень быстро разогнала милиция. И дело здесь не в осведомленности стражей порядка – трудно представить, что среди черкизовских китайцев и вьетнамцев у милиции есть шпионы. Ждали милиционеры перекрытия шоссе потому, что раньше федеральную трассу перекрывали лишившиеся работы на градообразующем предприятии жители города Пикалево. Для китайцев и вьетнамцев Черкизовский рынок и был таким предприятием. Теперь он закрыт.

Извините за цинизм, но люди в Пикалево имели гораздо меньше прав перекрывать дорогу, чем черкизовские труженики. Завод в Пикалево уже к тому времени выпал из реальной экономики. Рабочие в этом, конечно, не виноваты – из-за кризиса спрос на их продукцию исчез. Поэтому, если следовать экономическим и социальным правилам, владельцы завода должны были его закрыть, выплатив рабочим все положенное законом, а местная власть – озаботиться их будущим: обеспечить пособиями, помочь в поиске другой работы и в переквалификации. Но Черкизовский рынок не выпадал из бизнес-цепочек – спрос на черкизовскую продукцию оставался высоким, а в условиях кризиса у торговцев и производителей были все шансы выжить.

Формальные обстоятельства этого дела всем известны. Неформальные обстоятельства – например, снижение влияния мэра Москвы Юрия Лужкова – тоже активно обсуждаются. Но сейчас речь не о реальных причинах закрытия, которых на самом деле никто не знает, а о последствиях.

В пятницу выяснилось, что только в Москве работу потеряли более 100 тысяч человек. Этих людей ожидает очень тяжелое будущее – рынок был для них всем. Их, безусловно, жалко. Однако закрытие рынка – очень серьезный удар для всероссийской розничной торговли одеждой. Черкизон обеспечивал не только москвичей, но и большое количество региональных рынков – рано утром по рядам стремительно передвигались бригады оптовиков, развозивших затем товар по стране. Куда денутся эти люди, число которых сейчас трудно оценить? Что будет с региональными рынками и людьми, которые там трудятся? Что будут носить люди по всей стране?

Закрытие Черкизона для всего российского рынка одежды – это то же самое, что остановка крупного НПЗ для рынка нефтяного. Бензин в стране не исчезнет, но в ряде регионов возникнет его дефицит, что приведет к повышению цен. Впрочем, этот пример некорректен. Один НПЗ – это часть нашей нефтяной промышленности, а Черкизовский рынок – это и есть наша легкая промышленность. Например, в Белоруссии есть полноценная легкая промышленность, а у нас нет. Поэтому наша страна одевается в импортное и черкизовское. И черкизовского – больше. Да, у нашей страны такой вкус и такие доходы. А это и есть капитализм – удовлетворять потребности граждан за те деньги, которые они могут потратить.

Я уже писал о двух моих знакомых: одна, уехавшая 10 лет назад в Италию, развивает там легкую промышленность, другая занимается похожим бизнесом в Королеве. У обеих из-за кризиса возникли большие проблемы, и они решили объединиться. Итальянка даже рассматривала возможность перевести в Россию свое продвинутое оборудование, на котором она шила по заказу самых знаменитых марок. Но в России ей предлагали пустые заброшенные цеха по диким ценам. Королевская предпринимательница сразу отсоветовала ей везти сюда из Италии оборудование – она не знала, что ей делать со своим. Но они, объединившись с третьей общей подругой, имевшей маркетинговый опыт, решили найти всем этим компьютеризированным швейным и печатающим на тканях машинам применение на российском рынке.

Логика была проста – раз спрос на то, что они шили, упал, нужно шить то, на что спрос есть.

Начали они с поиска поставщиков. В Италии с поставщиками все хорошо – только деньги плати. В России оказалось, что тоже все неплохо.

Самыми лучшими поставщиками тканей оказались афганцы – не активные в бизнесе в 90-е годы воины-интернационалисты, а этнические афганцы, с трудом говорящие по-русски. Несколько пригламуренные предпринимательницы опасались идти в некую промзону около метро ВДНХ. Но их встретили там, как родных. Их поили чаем, показывали образцы тканей, торговались и были готовы сразу заключить договор.

Лица российской легкой промышленности (фото: РИА Новости)

«Это классический B2B – business to business, – рассказывали они мне потом об этих милых бизнесменах. – Афганцы, конечно, этого термина не знают. Они вообще на всех языках, кроме своего, плохо говорят. Но им это не мешает продавать отличные ткани. Они могут организовать поставку из любой точки мира по вменяемой цене».

Для примера: в компании, имеющей красивый шоу-рум, красиво напечатанные прайс-листы и директора, знающего, что такое B2B, цены были на 40% выше, а ткани хуже.

Далее они решили выбрать точку продажи. Оказалось, что в среднем торговом центре, скажем, на «Таганке», небольшой закуток стоит в месяц около 100 тысяч рублей. В торговом центре рядом с «Площадью Ильича» можно найти торговое место и за 70 тысяч. Более центровые места оказались совсем недоступны. К тому же во многих вполне приличных с виду торговых центрах коммерческие директора почти сразу начинали намекать на возможность особых договоренностей – все явно хотели отката. Далее к цене начинали прибавляться некие суммы за коммунальные услуги, охрану и прочее. Когда бизнес-леди поинтересовались осмысленностью стоимости аренды, они получили ответ: «Не нравится – езжайте на Черкизовский!»

И они поехали на Черкизовский.

Впечатлений, особенно для итальянской предпринимательницы, было на всю оставшуюся жизнь. Первое, что бросалось в глаза, – отсутствие кризиса: торговля шла бойко. Например, в палатке, продающей одежду для беременных, они познакомились с Камилем. Камиль сказал им ласково: «Конкурентами хотите быть?»

«Нет, – смущенно ответили бизнес-девушки. – Не бойтесь, мы для беременных ничего продавать не будем».

«А я и не боюсь, – успокоил Камиль. – Хотите, расскажу, с кем говорить нужно? Тут всем места хватит».

Далее Камиль, к удивлению предпринимательниц, раскрыл им все свои финансовые показатели. Он рассказал, сколько стоит аренда его вполне удобного магазинчика – 15 тысяч рублей в месяц, что в обычный день он продает 10–15 вещей, а в выходной – 30–40.

«Он бы нам рассказал, какие у него EBIT, EBITDA и OIBDA. Если бы знал, что это такое, – радовались дамы. – Но ему это не нужно знать – при таких прибылях! А ведь он нишевый игрок. А каков оборот у широкопрофильных? Он, кстати, нам сам сказал, что качество товара на Черкизоне низкое. И если мы будем продавать недорогие хорошо сшитые вещи, то неплохо заработаем. EBITDA будет – о-го-го!»

Дамы посчитали свои денежные запасы и решили, что на этот рынок можно выходить. А теперь попробуйте вот так просто выйти на нефтяной рынок.

Теперь их планы по спасению двух небольших производств – итальянского и российского – выполнены не будут. Как, впрочем, и планы огромного числа мелких бизнесменов. Кстати, после закрытия рынка телефон Камиля не отвечает.

Я правда не понимаю, зачем закрыли Черкизовский рынок. Там был контрафакт, но это знали все. Там были незаконные мигранты, но это знали все. Почему на Черкизовском рынке нельзя было добиться соблюдения простых правил? Почему ему позволили существовать в таком виде, что сейчас есть все основания его закрыть? Черкизон невозможно было интегрировать в нашу экономику?

Это неправда. Я знаю пример интеграции подобного вещевого рынка в куда более агрессивную среду.

Я родился и вырос в Свердловске. В позднесоветские годы этот город продемонстрировал весьма неожиданный для провинциального промышленного центра пример, как говорили тогда умные люди на радиостанции «Голос Америки*», конвергенции двух систем – социализма и капитализма. Рядом с городом на станции Шувакиш был вполне легально организован остров капитализма – вещевой рынок, знаменитая Туча. За входную плату, уплаченную советскому государству, можно было купить или, что еще более удивительно, продать любой товар. В этом анклаве можно было купить все: жвачку, презервативы, пластинки, джинсы. Цену и ассортимент устанавливал капиталистический закон спроса и предложения. Поэтому никого не удивляло, что западногерманские джинсы стоили дороже гэдээровских, а диск Deep Purple – диска Smokie.

Кончено, на Туче бывало всякое – и облавы ОБХСС, и рейды дружинников. И в институтах иногда устраивали публичные осуждения самых активных игроков этого рынка – как нишевых, так и широкопрофильных. Помню, как факультетский комитет комсомола писал хорошую характеристику на студента-бизнесмена, чтобы его не отчислили – через несколько лет он стал доктором наук.

А человек, который это все разрешил, – главный тогдашний уральский коммунист Борис Ельцин – через несколько лет стал первым президентом России.

Так почему бы не открыть на месте Черкизовского рынка – или, как это было сделано на Урале, в более отдаленном месте – рынок, сразу построенный по плану, с нормальными павильонами, с большим отделением милиции. И установить решением правительства – лучше федерального, а не московского – тариф на сдачу таких торговых мест. Правительство же утверждает цены на тарифы естественных монополий – это будет еще один тариф.

Может, тот политик, кто решит эту поистине народную проблему, станет в будущем президентом страны? Есть желающие?

* СМИ, включенное в реестр иностранных средств массовой информации, выполняющих функции иностранного агента