Михаил Бударагин: Жизнь за жизнь, смерть за смерть

И дело не в идеологических, а тем паче партийных предпочтениях, корень проблемы куда глубже. Настоящие антагонисты в этом противостоянии – жизнь и смерть.

Вековой давности полемика между литературными объединениями «Арзамас» и «Беседа любителей русского слова» с легкой руки Юрия Тынянова осталась в истории противостоянием «архаистов» и «новаторов». А могла бы остаться – битвой между «прогрессивными» и «непрогрессивными» литераторами. К счастью, на противников нашелся свой исследователь. Ведь на самом деле в стане «архаистов» были вовсе не «вышедшие в тираж» властители дум, а совсем молодой Александр Грибоедов и живой уже в те благословенные времена классик Иван Крылов. В «арзамасцах» же числился будущий критик следующих «новаторов» Петр Вяземский и сделавшийся к тридцати семи годам вполне себе «архаистом» Пушкин.

Жизнь намного полнее наших представлений о ней. Она, в отличие от тихого могильного шепотка, бьет наотмашь и не жалеет ни «своих», ни «чужих», ни живых, ни мертвых

Любая серьезная общественная дискуссия всегда шире самой себя. Когда столкнулись «Новый мир» и «Октябрь» стало очевидно, что в публичной полемике советская казенщина невообразимо слабее живого человеческого слова. Это во многом и сгубило гигантскую сверхдержаву: можно было в каждом обкоме повесить «наглядную агитацию», но кто ее, эту агитацию, когда читал…

Подобных противостояний – только не актуализированных в качестве непримиримой вражды – было куда больше, чем может показаться на первых взгляд. Мы сегодня наблюдаем за рождением новой дихотомии. У сайта «Русский проект» и журнала «Русская жизнь» слишком много общего, чтобы не усомниться в их антагонистичности.

Все общее – на поверхности: «Русский проект» спонсирует «Единая Россия». «Русской жизни» помогает «Справедливая Россия». Главный редактор последней, Дмитрий Ольшанский, по случайности оказавшийся членом экспертного совета при Сергее Миронове, по традиции «все отрицает», но делает это как-то нарочито неуклюже. Никакой «партийной агитации» в «РЖ», правда, нет, но кому это интересно?

Оба издания еще до выхода в свет критиковались с завидной яростью и «правыми», и «левыми»; и «либералами», и «консерваторами»; и сторонниками Путина, и его противниками. Среди авторов и у «Русского проекта», и у «Русской жизни» – люди, любое слово которых неизменно вызывает волну общественного порицания. Что бы ни написали Дмитрий Ольшанский или Егор Холмогоров, Дмитрий Быков* или Дмитрий Володихин, за «дубиной народного гнева» не заржавеет. И сайту, и журналу прочили и прочат недолгий век, «черные полосы» и мертвую смерть. Ко всему этому на самом деле привыкнуть не труднее, чем к насморку: оба проекта, к зубовной радости недоброжелателей, продолжают выходить.

Что характерно, «Русский проект» и «Русская жизнь» дружественным партиям в борьбе за голоса на ближайших выборах в Государственную Думу помогут едва ли. Любая общегородская газета среднестатистического «миллионника» дает обоим изданиям сто очков вперед, потому что в газете публикуют телепрограмму и кроссворды – любимое чтиво избирателя. После Дарьи Донцовой, конечно, но Донцова и не пишет о выборах.

«Русская жизнь» и «Русский проект» – не о выборах, а о выборе. О базовом выборе нынешней действительности – выборе между жизнью и смертью. И совершенно неочевидно, что жизнь всенепременно должна победить: у смерти – огромное количество доводов, и все они представлены на страницах «Русской жизни», журнала о медленном умирании, прахе и тлене.

И дело здесь вовсе не в эстетике, хотя оформление издания – все эти мальчики в «матросках» и «сокровенные человеки» – дорогого стоит. Кто сегодня рискнет выпускать так: разве что яти и еры в верстку добавить осталось до полного неразличения времен. Основное содержание «Русской жизни» – неизбывная тоска по трагическому отсутствию этой жизни. Наверное, именно поэтому даже две статьи о городах (Олега Кашина* об Иванове и Алексея Митрофанова о Таганроге) полны тоской по ушедшему. Прошлое в «Русской жизни» всегда лучше настоящего: «Ленин и Блок» из текста Дмитрия Быкова убедительней и ярче всех 90-х и 2000-х, образец воспитания по Дмитрию Ольшанскому «Малолетка беспечный» – почти слепок с аксаковского «Детства Багрова-внука», старые объявления (Евгения Пищикова, «Вечный зов») интересней сегодняшних.

Основное содержание «Русской жизни» – неизбывная тоска по трагическому отсутствию этой жизни

«Людям 20-х годов досталась тяжелая смерть, потому что век умер раньше их. У них было в 30-х годах верное чутье, когда человеку умереть» – это Юрий Тынянов написал словно бы о «Русской жизни», в которой, меж тем, публикуются люди самых разных «годов». Но страх перед «завтра», как оказалось, объединяет лучше всякого возраста. «А потому только атмосфера изрядной свободы способна взрастить консерватора, человека трезвых привычек» – это Дмитрий Ольшанский, все о том же, о воспитании, а на самом деле – о политическом кредо «Русской жизни».

Консерватизму противостоит модернизм, и «Русский проект» в этом смысле – издание в лучших традициях. Любое прошлое (а о прошлом на «Русском проекте» пишут не реже, чем в «Русской жизни») ценно настолько, насколько оно позволяет объяснить настоящее и сконструировать будущее. Аттестующий себя в качестве консерватора Александр Репников («Реставрация прошлого») критикует «либералов» именно так, как критиковали церковные модернисты церковных ортодоксов начала XX века. Егор Холмогоров («В защиту фофудьи») не столько защищает пресловутую «фофудью», сколько пытается преодолеть оранжистский «запрет на развитие». Александр Елисеев («Диалектический национализм») выстраивает новую эффективную методологию русского национализма.

Переосмысление уваровской триады «Православие, Самодержавие, Народность», реализованное в структуре «Русского проекта» («Идеи, Власть, Люди»), – предельно опасное балансирование на грани, за которой модернизм превращается в тоталитаризм. Когда на место Вернадского и Платонова заступает Сталин, вся стройная система построения будущего оборачивается его полным уничтожением. Не случайно редакционная статья «Россия 37-й» вызвала едва ли не столько же критических откликов, сколько и весь «Русский проект». Но модернизм, в отличие от консерватизма, – это всегда игра с непредсказуемым финалом. Как, впрочем, и сама жизнь, от которой трудно ожидать и радостей, и горестей одновременно.

Жизнь намного полнее наших представлений о ней. Она, в отличие от тихого могильного шепотка, бьет наотмашь и не жалеет ни «своих», ни «чужих», ни живых, ни мертвых. Жизни не всегда есть что ответить сладковатому запаху тлена, потому что жизнь порой пахнет мазутом, солью, голодом и тошнотой. Ее вообще не за что любить такую: разве только за то, что она – жизнь.

«Русский проект» и «Русская жизнь» лежат далеко за пределами нынешнего мейнстрима, и их противостояние во многом разыгрывается «для своих». Но от его исхода зависит очень многое. Россия может не быть ни «либеральной», ни «социалистической», ни «демократической», ни «тоталитарной» – но или мертвой, или живой она быть обязана. И какой именно она будет – и есть предмет полемики между двумя недавно вышедшими в свет изданиями.

* Признан(а) в РФ иностранным агентом