Александр Агеев: Галстуки и страсть

Я понимаю – башмаки нужны, чтобы босиком по всякой гадости не ходить, да и для тепла. Носки – чтобы опять же тепло и мозолей от ботинок не было. Рубашка или там майка – чтобы неприличную наготу прикрывать. А галстук зачем? В чем его функциональная роль? Прикрывать пуговки на рубашке? Да ни в чем – решительно. Разве что – скромный вариант ожерелья на обнажен-ной женской шее.

Про галстуки подумалось ровно потому, что много политических новостей смотрел в отчетный период, а там сплошь пиджаки да галстуки, и бывает, что одного политика от другого можно отличить только по галстуку. Унылое зрелище, право слово.

Смотришь все эти спектакли, отслеживаешь галстуки и с тоской думаешь: какие скучные люди, как похожи они друг на друга и риторикой, и биографией

Сам я, грешный, галстук надевал ровно три раза в жизни – на свадьбу, на защиту диссертации и на прием в британском посольстве, когда там отмечали начало русского Букера.

С надеждой, впрочем, думаю – вот ведь отказались же когда-то политики и вообще «приличные люди» от обязательного ношения цилиндров и котелков, перчаток и тростей, может, и до галстуков дойдет?

А в политике, ясное дело, то смена правительства (в России), то выборы (на Украине, к примеру), то разборки (в Грузии). Выборы и разборки – слова, похоже, однокоренные. Смотришь все эти спектакли, отслеживаешь галстуки и с тоской думаешь: какие скучные люди, как похожи они друг на друга и риторикой, и биографией.

Альтернативу тоскливой бюрократии находишь, увы, не в реальности, а в истории и в литературе.

В сентябрьском номере журнала «Знамя» опубликован очередной «маленький роман» (или, как в этот раз обозначено – «роман-монолог») Леонида Зорина под названием «Выкрест». Он написан как бы от лица реальной личности – Зиновия Пешкова. Это человек, который прожил в ХХ веке долгую и притом феерическую жизнь. Судьба его – готовый роман и вот, кажется, этот роман на русском языке появился.

Зиновий Пешков – старший (на год) брат Якова Михайловича Свердлова, оба они появились на свет в Нижнем Новогороде, в семье владельца маленькой типографии, которая печатала визитные карточки и прочую мелочь.

В сентябрьском номере журнала «Знамя» опубликован очередной «маленький роман» Леонида Зорина под названием «Выкрест»

При советской власти (не знаю, как сейчас) там был маленький музей – вот отсюда, дескать, вышел наш пламенный революционер, именем которого на-зван Екатеринбург (где по его распоряжению была расстреляна царская семья). Про Зиновия в том музее не было ни слова на стендах, про него было тогда нельзя.

С братом Зиновий не ладил: «Мы были погодками, я был старше, и это так его угнетало! Казалось, он никогда не простит того, что я его обогнал — едва ли не сразу меж нами вспыхнула неистовая борьба за первенство».

Дело не только в первенстве было, сколько в разнице мироотношений: «Яков не только готов был стать, он и хотел стать частью силы. Я и не хотел и не мог. Второе было еще существенней. Способен ответить лишь за себя. В действе, поставленном моим временем, я был согласен на монолог, не предусмотренный его фабулой и не написанный его автором. Даже спеленутый общей формой, пронумерованный, втиснутый в строй, я продолжал бы в любой ипостаси существовать сам по себе».

Оба жили за «чертой оседлости», оба чувствовали себя заключенными в гетто, но пути избрали разные – Яков с головой ушел в борьбу, где положился на внешнюю «силу», а Зиновий предпочел легальные возможности. Он хотел не бороться, а учиться и вообще – «существовать сам по себе». Вот такие разные были братья.

Для того, чтобы учиться в столицах, надо было креститься, и Зиновий это сделал, почему и роман называется «Выкрест». Слово это неоднозначное, не просто термин, означающий «крещенный еврей». Для многих евреев «выкрест» означает «предатель», да и православные националисты не очень верили в искренность такого крещения. «Выкрест», словом, ни с теми, ни с теми, он сам по себе. Он покинул одну общину, но в другую не вступил. Это вариант свободы.

Чтобы легче было с разнообразными формальностями, нашего героя усыновил великий писатель земли русской Максим Горький и половина жизни выкреста прошла на фоне и параллельно жизни великого писателя.

Об этом в романе много.

Но не буду, однако, пересказывать биографию Зиновия Пешкова и роман – там чего только не было! И первая мировая, на которой он потерял руку, и французский Иностранный легион, Африка, Алжир, и дружба с де Голлем, и генеральский чин.

Это ж только в двадцатом веке такое было возможно: еврейский мальчонка с окраины Нижнего Новгорода одновременно брат одного из самых мрачных советских вождей, приемный сын Максима Горького, друг и соратник де Голля, французский генерал!

Вот чего не хватает нынешним пиджакам и галстукам – страсти.

Леонид Зорин в своем романе эту тему уверенно ведет:

«Страсть направляла мой каждый шаг и опаляла мой каждый вздох. Причем независимо от того, на что была она обращена — на постижение старых истин, на достижение новой цели. На предстоявшую мне работу, которую я должен был сделать, и сделать едва ли не совершенно. На путешествие в глубь себя. На женщину, возникшую рядом, с которой, быть может, завтра прощусь. Все, что я делал, и все, чем я жил, было переполнено жгучей, близкой к исступлению страстью. Она и превратила в роман всю мою жизнь и, прежде всего, в роман с этой жизнью, с первого мига вошедшей в меня своим колдовством, всем своим пламенем и соблазном».

Жизнь свою Зиновий Пешков прожил страстно, ему нравилось жить.

Так что я, собственно, не о романе Зорина, - тут не место для качественного анализа текста. Я о тех витаминах, которых не хватает в нашем нынешнем – хоть политическом, хоть социальном, хоть литературном меню.