Сергей Миркин Сергей Миркин Режим Зеленского только на терроре и держится

Все, что сейчас происходит на Украине, является следствием 2014 года и заложенных тогда жестоких и аморальных, проще говоря – террористических традиций.

0 комментариев
Ирина Алкснис Ирина Алкснис Предатели вынуждены старательно вылизывать сапоги новых хозяев

Реакция на трагедию в «Крокусе» показала, что у несистемной оппозиции, уехавшей из страны, за громкими словами о борьбе с тираническим государством и авторитарной властью скрывается ненависть к стране и ее народу.

6 комментариев
Дмитрий Губин Дмитрий Губин Что такое геноцид по-украински

Из всех национальных групп, находящихся на территории Украины, самоорганизовываться запрещено только русским. Им также отказано в праве попасть в список «коренных народов». Это и есть тот самый нацизм, ради искоренения которого и была начата российская спецоперация на Украине.

6 комментариев
15 августа 2006, 20:10 • Авторские колонки

Виктор Топоров: Горящий рукав

Виктор Топоров: Главный писатель Петербурга

Виктор Топоров: Горящий рукав

Председатель правления Союза писателей Санкт-Петербурга прозаик Валерий Георгиевич Попов написал-таки литературные мемуары.

Появление словечка «таки» в предыдущем предложении объясняется тем фактом, что и в поповской художественной прозе последних десятилетий главным – и единственным положительным – персонажем (да и рассказчиком) неизменно выступает прозаик, которого зовут Валерием Георгиевичем Поповым…

Чем же нынешняя non fiction (опубликованная в «Звезде») отличается от поповской fiction, регулярно публикуемой там же или – и даже чаще – в «Новом мире»?

А то есть у нас в Питере такой Топоров: увидит он зайчика, прицелится в него из двустволки – и бах-бабах!..

Большим самолюбованием?

Но куда уж больше.

Меньшим количеством «шуток юмора»?

Но они так или иначе несмешные.

Именами второстепенных персонажей?

Да нет, имена те же самые: Аксенов, Битов, Бродский, Вольф, Гордин, Кушнер – и далее по алфавиту.

Историями, происходящими с этими (и многими другими) людьми?

Увы, и забавные (на вкус автора) истории эти Попов успел распубликовать не по одному разу.

Эксклюзивность «Горящего рукава» заключается в обращении к образам детства и даже младенчества: писатель помнит победы над «ужасом бытия», одержанные аж в пятимесячном возрасте. Тоже, знаете ли, не бином Пруста, но все-таки, все-таки…

Именно эти образы и оказываются решающими при формировании характера и в известной мере предопределяют жизненный (а для писателя – и творческий) путь, учат отец структурного психоанализа Жак Лакан и его московский адепт Олег Давыдов. И мемуары Попова в своей бесхитростной и бесцеремонной исповедальности и впрямь представляют собой бесценный материал для анализа:

«С пяти до восьми – приготовление уроков. Страдания – с восьми пятнадцати до восьми двадцати. Одно с другим не смешивать!» Такое шутливое расписание дня я составил себе тогда. И теперь так живу».

Это, впрочем, уже из школьных воспоминаний. А им, как положено, предшествуют дошкольные. Главный выбор – между стремлением хорошо, от пуза, пожрать, с одной стороны, и весело провести время, с другой, – раскрывается в такой сценке: бабушка ставит на стол домашнюю буженину, а в окошко пускает солнечные зайчики предводитель дворовой ребятни: айда на улицу!

Как быть? Полакомиться еще теплой бужениной – и айда на улицу! Потому что «сразу же, как кот, я научился находить теплые местечки, где почему-то хорошо». В художественной прозе Попов называет такие места грибными или ягодными, предупреждая, правда, что «грибники ходят с ножами».

Кульминационная точка в перманентном рассказе о еде тоже приходится на дошкольную пору: в голодные послевоенные годы возвращается домой с целой говяжьей ногой отец. От сценки веет уже не Лаканом, а Фрезером с Леви-Строссом…

В школе у маленького Валеры поначалу не получается ничего. Ленив, да и туповат… Во дворе дела идут получше: его привечает тот самый, пускавший зайчики, заводила – сын дворника, учащий мелюзгу из интеллигентских семей (Попов-пэр – ботаник и по профессии, и по жизни; говяжья нога это скорее нечаянная удача) уму-разуму.

Прозаик Валерий Попов
Прозаик Валерий Попов

Увидев у входа в вуз вывеску «День открытых дверей», маленький Попов впервые в жизни каламбурит: «День открытых зверей!» Сын дворника благодарно смеется; Попов осознает, что, когда вырастет, станет писателем.

И тут же получает еще один важный жизненный урок. «Шляпа в шляпе!» – каламбурит в свою очередь дворницкий сын вслед прохожему. Тот, обернувшись, бьет мальчишку по зубам. Сын дворника безропотно схаркивает кровь. За шутки порой приходится отвечать не по-детски, так что и шутить нужно с умом, – тут же соображает малолетний писатель.

Уличная наука помогает и в школе: Попов теперь выпускает стенгазету, а за это ему дают мелкие, но приятные поблажки, завышают оценки и тянут в отличники (а впоследствии – и в золотые медалисты). Притом что главный претендент на медаль своевременно отпадает, затеяв какую-то коллективную хулиганскую выходку. В которой Попов, к счастью для себя, не участвует – он в это время сочиняет стишки в очередную стенгазету. Запомним и первое обстоятельство, и второе.

Соредактор стенгазеты (привет соредакторам «Звезды» Арьеву с Гординым) знакомит Попова с похабным стишком «Пошла я раз купаться» – и, услышав это чудо высокой поэзии, Попов в отчаянии рвет собственные идеологически выдержанные вирши.

Ну да не беда, подмигивает ему циничный соредактор, ты ведь наверняка помнишь их наизусть. Так что давай диктуй! И поэт Попов диктует. Стихи он позже забросит (литконсультант скажет Попову: «Иные пусть пишут, только б не пили. А ты лучше пей!») и перейдет на прозу, а вот благоприобретенный навык останется на всю жизнь:

«С присущей мне прилежностью и ловкостью, появляющейся, впрочем, весьма лениво и изредка, я выучился писать как надо. Правильно, как было там принято (то есть вопреки всякой правильности), себя вел – и через год вышел в старосты. Гениям ни к чему это, у них срывы, запои – а мне в самый раз!»

Многозначительны и – по Лакану – глубоко символичны и описываемые обстоятельства потери невинности на квартире у некоего Марамзина (был такой в Питере третьеразрядный сочинитель – детский писатель-порнограф! – бесследно сгинувший в парижской – под Синявским с Розановой – тусовке):

«Почему я должен был с ним идти, я не понял, но противиться его энергии мало кто мог. Мы пришли в красивый зеленый двор на Литейном. Большие окна квартир были распахнуты. Какой был вечер! У него оказались две комнаты с балконом на третьем этаже вровень с деревьями. Нас действительно встретила высокая, слегка сутулая, хмурая девушка. Как он такую мог к себе заманить?

– Ага! Друга привел! – произнесла она мрачно и как-то многозначительно.»

Литературная невинность, впрочем, была потеряна хоть и с подачи того же Марамзина, но скорее в той трусоватой стилистике, в какой ранее был устранен конкурент на единственную золотую медаль в школе:

Бабушка ставит на стол домашнюю буженину, а в окошко пускает солнечные зайчики предводитель дворовой ребятни: айда на улицу!
Бабушка ставит на стол домашнюю буженину, а в окошко пускает солнечные зайчики предводитель дворовой ребятни: айда на улицу!

«Вскоре в моей комнате на Саперном, на втором этаже, над аркой, собрался народ. Мы приглашали всех каким-то хитрым способом: мол, сам, что ли, не понимаешь, о чем речь? Было человек семь, примерно одного с нами статуса; все уже писали, но никто еще не печатался. Шли глухие разговоры на тему, потом вдруг распахнулась дверь и вошла мама: «Ребята, что вы делаете? Вчера я виделась с Васей Чупахиным (другом семьи), он сказал, что опять сажают!» Потом позвонил из Токсово, с дачи, Битов, говорил настолько глухо и отрывисто, что и нам стало страшновато. Мы ничего еще не сделали и даже не подписались, но все уже грохотало вокруг нас: откуда стало известно? Впервые в жизни, и именно по этому случаю, мы удостоились встречи с высоким литературным начальством: помню Гранина и Кетлинскую. Они говорили примерно то же, что и моя мать: ребята, не губите себя. Марамзина почему-то при этом не было, и без него как-то это все постепенно размазалось. До конца пошел один Марамзин».

Предыстория, как ее излагает Попов, такова: молодежи устроили литературную учебу. Ораторствовал какой-то нудный старик. Марамзин послал его на х… Публично. После чего собрал друзей, чтобы они подписали письмо в поддержку его дерзкой и дикой выходки. Но Валера Попов уже сочинял стенгазету…

Из детства, пропустив юность, мы вслед за нашим героем запрыгиваем в профессиональную литературу. В тот самый трамвай, который из глубины вагона кажется переполненным (а значит, езжай дальше, не останавливаясь!), а из толпы на остановке – пустым. Попов попал на подножку Союза писателей в 27 лет – и всего-то через еще 35 сумел эту некогда могущественную, а потом изрядно обессилевшую организацию возглавить. Обессилел он и сам – как писатель – годам так к сорока пяти, взяв в этом отношении пример еще с одного персонажа воспоминаний – Андрея Битова. И старательно, хоть и безуспешно, пытается взять пример с почетного председателя ПЕН-клуба и в другом, в главном:

«Какой-то свой метод надо создавать!» Это понимал и Битов. И постепенно создал себя, безошибочно вычислил. «Надо строить не только буквы, но и людей!» И с годами вторая часть этой фразы была для него все важней: это то, что дает ощутимые результаты, славу и вес. Писателя читают и оценивают только один раз, а дальше уже он должен делать себя другими средствами, более простыми и действенными. Он это понял раньше и глубже всех нас. И ему с его могучим, я бы сказал, зверским характером это прекрасно удавалось и удается».

Людей строил, если вы помните, еще сын дворника на Саперном. Построил – получил в зубы от прохожего (читай – от начальства) – и давай строить малолеток дальше. Получил в зубы и Битов – от Попова. И, понятно, Попов – от Битова. Дрались они белую ночь напролет. И, подравшись, еще сильнее зауважали друг друга (Попов – Битова, это уж как минимум). А начальство их не било. И не бьет. Потому что они про него (и с ним) не шутят.

«Звезда» выложила в Сеть только первую (майскую) часть мемуаров, так что я вроде бы и не знаю, о чем там, после Марамзина и Битова, речь пойдет дальше.

А я знаю!

Обессилел он и сам – как писатель – годам так к сорока пяти, взяв в этом отношении пример еще с одного персонажа воспоминаний – Андрея Битова
Обессилел он и сам – как писатель – годам так к сорока пяти, взяв в этом отношении пример еще с одного персонажа воспоминаний – Андрея Битова

О Довлатове, которому, по всегдашнему мнению Попова, повезло дважды – во-первых, уехать; во-вторых, умереть. О Бродском, которому повезло точно в том же смысле (вернее, в тех же смыслах). О кореше Кушнере, который никуда не уехал и доживет до ста, а пишет, пожалуй, не хуже иного нобелевского лауреата. Да что там иного! – не хуже Бродского! А может, и получше.

Вот и он, Попов, пишет не хуже Довлатова… О журнале «Звезда», в котором их с Кушнером печатают. О «Новом мире», где тоже работают славные люди. Хотя нет: про «Новый мир» Попов напечатает в «Новом мире».

И о литературных критиках, которые, подобно деду Мазаю, должны спасать зайчиков-писателей от смерти в пучине. А то есть у нас в Питере такой Топоров: увидит он зайчика, прицелится в него из двустволки – и бах-бабах!..

Был он когда-то и впрямь недурным прозаиком советской поры. А стал – тем, чем стал. Маленьким литературным начальником поры постсоветской.

Лозунг Попова-писателя: ной, но не унывай – карта слезу любит!

Лозунг Попова-начальника: греби все под себя!

Кредо: жизнь удалась!

Главный жизненный принцип: пить только на халяву!

Мечта: пить вкусно.

Способ достижения цели: строить буквы (и печататься у добрых знакомых). Лучше бы, конечно, по-битовски – не буквы, а людей, – но у Попова это не больно-то получается. Людей построит, велит всем: «Замри!» – а сам, не утерпев, – к банкетному столику. Людям это не нравится; начальству (губернскому) – тоже; Попова пока не бьют, но руки на него чешутся. В кулуарах Смольного усиленно подыскивают нового редактора стенгазеты.

А Валерий Георгиевич на голубом глазу публикует развернутые самовлюбленные (и, естественно, саморазоблачительные) воспоминания в заплеванном, как подъезд на Моховой, журнальчике – и в ус не дует! Да и что ему дуть: усов у него нет, Лакана он не читал, Давыдова – тем более, о коварном намерении Смольного узнает последним.

Вот из этой статьи и узнает.

..............