Игорь Манцов: Без страха и надежды

Поаплодировав ярко выступившей приглашенной звезде, – Льву Лещенко, – Басков подошел к микрофону и произнес глубоко удивившие меня слова.

А сказал хозяин вечера примерно следующее: «Спасибо Льву Валерьяновичу за искреннюю теплоту, за по-настоящему доброе ко мне отношение! Это очень редкое явление в нашем артистическом мире! Спасибо, спасибо, спасибо…»

Пылкая речь Баскова совершенно не вписывалась в телевизионный контекст, где обычно разрешаются только дежурные политкорректные речовки. Спонтанное выступление молодого растерянного артиста было похоже на стон. Мне, неосведомленному, стало ясно, что взлетевший на вершину хит-парада исполнитель столкнулся в мире так называемой большой эстрады с завистью, недоброжелательством и даже откровенной злобой. Получив от Льва Лещенко легкий благожелательный импульс, Басков настолько удивился, настолько расчувствовался, преисполнился такой благодарностью, что не сумел промолчать, не захотел скрывать потрясение…

Опыт мысли приходил к ним преждевременно, и умы, не загруженные опытом бытия и быта, работали с первозданной силой

Прошло время. Я по-прежнему не слушаю Баскова, однако с той самой поры отношусь к нему с симпатией и сочувствием. На днях увидал в передаче «Как стать миллионером». Басков явно преобразился: говорит бодро, смотрит уверенно – короче, вполне контролирует ситуацию. Теперь у Баскова пуленепробиваемое выражение лица – повзрослел, научился свои подлинные эмоции скрывать.

Это обстоятельство еще не означает, что заматеревший артист принял бытующие в мире шоу-бизнеса правила игры. Может быть, принял, может, не принял, неизвестно. Я за него по-прежнему болею и втайне надеюсь, что под нынешней маской разбитного парня по-прежнему скрывается ранимая, трепетная натура. Короче, сегодня будет тема взросления и тема конспиративного умолчания. В тему взросления – подходящая цитата из Лидии Гинзбург. Цитата весьма пространная, но зато содержательная.

«Для русских людей XIX века тридцать лет – это возраст большого опыта, большой жизни позади. Пушкин двадцати шести лет написал «Бориса Годунова», Лермонтов умер двадцати шести лет, Добролюбов – двадцати пяти (неполных). Добролюбов считался все же молодым…

Дворянская Россия все делала развитием спеша. Подростки были студентами, молодые люди полковниками. Ранняя половая жизнь, ранние военные и гражданские карьеры, ранняя власть над живыми душами. Опыт мысли приходил к ним преждевременно, и умы, не загруженные опытом бытия и быта, работали с первозданной силой. Разночинная Россия, та рано начинала свою борьбу. В быстроте единичных развитий отражена – революционной потенцией порожденная – небывалая интенсивность исторического движения.

Было бы интересно исследовать возрасты проблемных героев русской литературы. Сколько лет Ивану Карамазову? На этот вопрос правильно отвечают очень редко. Почти все удивляются, узнав, что Ивану Карамазову двадцать три года.

Если зрелости не будет, если сознание стабильно, совершается только биологический процесс одряхления».

И Басков, и Гинзбург пришли на ум во время просмотра новоиспеченной российской «молодежной комедии» «Питер FM». Сначала картину слишком уж настойчиво рекламировали на центральных телеканалах (видел сам), а после усиленно обсуждали в средствах массовой информации, в Интернете (верю на слово). Специально приобрел фирменный DVD и ознакомился. Мне показалось, эта картина во многом знаковая, этапная.

Здесь и доведенный до логического предела постсоветский гедонизм, и заурядный непрофессионализм. Справедливо писалось о вопиющих сценарных недоработках. Допустим, вместо того, чтобы тормознуть такси или частника, безумно спешащая и весьма состоятельная героиня бегает на своих двоих или гоняется за общественным транспортом…

Николай Басков

Авторы никак не могут решить, кто же их главные герои в социально-психологическом плане: мажоры или «народ», богема или «простые россияне».

Раз уж оказалась в руках проницательнейшая и всегда точная Лидия Гинзбург, то позволю себе еще две цитаты, весьма подходящие к случаю: «Романтизм, не выходящий за свои пределы, более всего поражает инфантильностью». Вот именно!

Или вот это, касающееся поэзии, но с легкостью применимое и к отчетной кинокартине: «Существуют стихи не то что ниже, а вообще вне стихового уровня…Слова в них – и бытовые, и книжные – никак не трансформированы. Просто словарные слова, с которыми решительно ничего не случилось оттого, что они (по Тынянову) попали в единый и тесный ряд. Нет, все же случилось – механическая ритмизация не позволяет им с достоинством выполнять свое нормальное коммуникативное назначение».

Как сказано! «Механическая ритмизация»!

Или же вот это: слова, а в нашем случае, в случае кинофильма – общеупотребительные ситуации, визуальные и драматические клише, перестают «с достоинством выполнять свое нормальное коммуникативное назначение»!

И наконец: «Наряду с узаконенной стихообработкой официальных эмоций – неотрегулированная графомания, отнюдь не чуждающаяся модернизма…»

В случае нашего фильма «официальные эмоции» – это драматургически необусловленный оптимизм без берегов. Дело тут доходит до того, что сквозным персонажем «Питера FM» становится один донельзя романтизированный бомж. Да, в силу обстоятельств человек этот действительно питается прямо из мусорного бака, – соглашаются авторы. Однако же, успокаивают они, это отнюдь не мешает несчастному участвовать в празднике жизни наряду с лирическими героями картины, ведь в мусорном баке бомжу попадается то набор цветных фотографий «про любовь», а то разноцветный, радующий глаз зонтик!

Таким вот нехитрым образом авторы словно актуализируют идею социального консенсуса. А ведь заниматься социальной проблематикой они были не обязаны, фильм же преподносится в качестве «молодежной комедии»! В результате получается какая-то постыдная бессмыслица: известно ведь, что натуральным бомжам живется несколько менее весело (мягко говоря!). Не надо было бы трогать социальные язвы таким вот легким, даже слишком легким движением руки.

Лидия Гинзбург

На днях «ВЗГЛЯД» опубликовал любопытное интервью с философом Борисом Гройсом, который справедливо отмечает, что сытых постсоветских художников проблемы наших бедных людей совершенно не интересуют. Но одно дело – «не интересуют», другое дело – такая вот двусмысленная, чреватая лицемерием и цинизмом подмена.

Еще два слова о поэтике, а после о главном. Характерен эпизод решающего объяснения героини со своим женихом. Героиня объявляет нелюбимому, но преданному жениху о том, что свадьба не состоится, на фоне…сварочных работ. Таким вот своеобразным способом в фильме конструируются метафоры. Дескать, там искра и тут искра! «Неотрегулированная графомания, отнюдь не чуждающаяся модернизма», да.

Скажу грубо: таким вот примитивным образом работать с человеческими отношениями нельзя! Нужно придумывать историю с мотивировками, нужно прописывать характеры с диалогами. Очень хороший актер Евгений Цыганов оказался здесь не у дел. Обидно.

Кстати, картина режиссера Алексея Учителя и оператора Юрия Клименко «Прогулка» с тем же Цыгановым была на порядок лучше. Там, правда, дело испортили никчемные пятнадцать минут финала…

Впрочем, я решил обратиться к фильму «Питер FM» не для того, чтобы поругаться. Говорят, многим и многим картина нравится. Благодарные зрители неизменно отмечают ее «беззаботное настроение». Вот это обстоятельство как раз и задевает более всего.

Постсоветская культура настойчиво стремится табуировать беду и тем более смерть. Нет, формально в наших нынешних фильмах достаточно стреляют и убивают, однако все эти манипуляции с жизнью и смертью носят сугубо декоративный характер. Смерть – это центральное событие человеческой жизни, не утоплена в сюжет, как это делалось практически в каждой более- менее сносной советской картине и как делается практически в любом голливудском жанровом кино.

Советский Союз культивировал агрессивный атеизм, однако на интуитивном уровне его идеологи понимали художественную необходимость смерти как категории, предписывающей человеческому существу и чувство страха, и чувство ответственности, и упование с надеждой. Гражданская война или Отечественная война напоминали о себе практически в каждой советской картине для того, чтобы актуализировать кровавое прошлое, чтобы тем самым подселить на обочину современного сюжета героев-мертвецов. Таким образом живым героям предъявлялась идея человеческой конечности, таким образом пространство экрана заряжалось драматизмом и метафизикой. Даже в беззаботной на первый взгляд картине Геннадия Шпаликова и Георгия Данелия «Я шагаю по Москве» – картине, с которой кто-то слишком неосторожно сравнил «Питер FM», наши мертвые возникают, присутствуют, напоминая и о цене жизни, и о цене смерти.

Впрочем, я решил обратиться к фильму «Питер FM» не для того, чтобы поругаться. Говорят, многим и многим картина нравится

Американцы делают это несколько иначе. Жанровое американское кино в конечном счете опирается на христианские ценности. Голливуд профанирует религиозную метафизику, снижает ее до уровня массового сознания, да, но это куда безобиднее, нежели атеизм советского образца или, тем более, гедонизм образца постсоветского. В американских картинах мертвые с пугающей регулярностью встают из могил для того, чтобы напомнить живым о преемственных связях, об ответственности и страхе Божьем.

Ключевая книга американской культуры XX столетия – это «Антология Спун-Ривер» Эдгара Ли Мастерса (1915), сборник автоэпитафий. Десятки, сотни голосов жителей местечка Спун-Ривер, прошедших свой жизненный путь до конца и подводящих итоги в упругой поэтической форме.

Где Элмер, и Герман, и Берт, и Том, и Чарли,
Слабак, силач, посмешище, пьяница, труженик?
Все, все спят на холме.

Первый умер от лихорадки,
Второй подорвался в шахте,
Третий убит в пьяной драке,
Четвертый загнулся в тюрьме,
Пятый свалился с лесов, добывая детишкам на хлеб, –
Все, все спят, спят, спят на холме.

Где Элла, и Кейт, и Мэг, и Лиззи, и Эдит,
Ласковая, простодушная, буйная, заносчивая, счастливая?
Все, все спят на холме.

Одна умерла от подпольных родов,
Вторая – от безысходной любви,
Третья – от рук негодяя в борделе,
Четвертая – от гордыни, убитая тщетностью грез,
Пятая пожила в далеком Париже и Лондоне,
А похоронена здесь Эллой.
И Элла, и Кэйт, и Мэг –
Все, все спят, спят, спят на холме ... .

То, что я почувствовал во время просмотра картины «Питер FM», меня ужаснуло. Кажется, это квинтэссенция тотального беспамятства и вселенской беззаботности

Знаменитая британская мелодрама, которую регулярно крутят наши телеканалы, так и называется: «Четыре свадьбы и похороны». Чтобы помнили.

То, что я почувствовал во время просмотра картины «Питер FM», меня ужаснуло. Кажется, это квинтэссенция тотального беспамятства и вселенской беззаботности. О смерти, о бренности земного не напоминают здесь ни улицы, ни диалоги, ни лица, ни сюжетные повороты, никто и ничто. Фактически достигнут предел пустоты. Дизайнерский проект, не имеющий отношения ни к Питеру, ни к драме, ни к кино.

Припомнил своего любимого режиссера, гениального француза Эрика Ромера, который, как правило, с блеском делает то, на что попытались замахнуться авторы нашей «молодежной комедии» – встречи и расставания посреди города или в деревне. Внешне совершенно беззаботные кинокартины: любовь-морковь, непрекращающаяся болтовня. Однако метафизическая тревога разлита в каждом кадре, ощущается в каждом слове. Дело тут не в масштабах дарований, дело – в культурной установке.

Вот наугад выхваченные слова Ромера: «…обычно мои герои ставят под вопрос место, в котором живут; они сознают, где обитают, и чувствуют, что им здесь хорошо – или плохо…» Для Ромера даже среда обитания – драматична, пронизана токами жизни и смерти. Во всех наших нынешних фильмах и сериалах среда обитания – не более чем отчужденная картинка из глянцевого журнала, а проходящий сквозь эту среду герой – манекен.

…Прошу извинить резкости: отчетная картина меня по-настоящему испугала. Индивидуальное спасение человека непременно осуществляется в тесном коридоре между страхом и надеждой. Ровно там же, между страхом и надеждой, располагают своих героев ответственные художники. Даже самые развеселые, даже самые жанровые вещи попросту обязаны сохранять память об индивидуальном человеческом усилии.

Мир лежит во зле, но он не бутик. Человек грешен, но он не манекен. Наше старое кино – все популярнее. Наше новое кино – все оригинальнее.

Ни одна культура в мировой истории не скрывала правду о смерти так настойчиво, как делает это культура постсоветская.

Конспиративное умолчание подобного рода – первый признак крайней инфантильности.