Виктор Топоров: Шарашка и Зона

Сначала ее запретили «по просьбам трудящихся», а потом – как раз под «туринское столпотворение» – триумфально вернули в ночной эфир.

Примечательно это и потому, что «Зону» смотрит мужская половозрелая и полная сил аудитория, тяготеющая к силовому единоборству и зимним видам, а вовсе не к мыльной опере. А тут – надо же! – серьезные дядьки подсели на «мыло». И категорически требуют продолжения, хотя другие серьезные дядьки уже выразили готовность прислушаться к «просьбам трудящихся».

Такого на нашем телевидении еще не было, да и не только на телевидении. Партия жизни имеет один процент, Партия автолюбителей не покатила, Партия любителей пива и вовсе сгинула в мутной пене дней, – а вот не учредить ли к ближайшим выборам Партию зоны? Тем более что и с кандидатурой председателя партии затруднений вроде бы не возникнет.

Деликатность триумфа «Зоны» усугубляется и тем, что в числе (заслуженно или нет) побежденных оказалось долгожданное солженицынско-панфиловское детище «В круге первом», вызвавшее при премьерном показе – как чуть ли не все связанное с именем великого старца – лишь почтительно-сдержанную зевоту. Непритязательная (без громких имен и явно на медные деньги снятая) «Зона» переиграла знаменитую «Шарашку» по всем статьям, кроме разве что 58-й!

К чему бы это? А главное – почему?

Немногие узники ГУЛАГа дожили до наших дней, скажет кто-нибудь, – а Зона пропустила и пропускает через себя миллионы

Некогда прославленный «Новый мир» (в котором до сих пор печатается и сам нобелевский лауреат) уже лет пятнадцать едва ли не в каждом номере ставит вопрос в одной-единственной плоскости: достаточно ли мы хороши, чтобы суметь возвыситься в глубину и углубиться в высоту равнобожественного солженицынского дерзания? Это, конечно же, превосходно обоснованное сомнение, однако критику поневоле приходится действовать на свой страх и риск.

Немногие узники ГУЛАГа дожили до наших дней, скажет кто-нибудь, – а Зона пропустила и пропускает через себя миллионы. И попадают в Зону (за редчайшими исключениями) все-таки не из дипкорпуса, не из высшего офицерского состава и не с университетской кафедры – и философских диспутов в застенке, соответственно, не ведут. Не ведут, не вели и прислушиваться к ним не станут, даже «откинувшись», – пусть и озвучены эти споры подлинной dream team отечественного кино. Да и про Сталина – хоть так, хоть сяк, хоть наперекосяк – всем давно остозвездило. Трудно им там, на шарашке, – поверим на слово, – а кому легко?

Это, однако же, полправды, а может, и четверть правды. Потому что, с одной стороны, роману Солженицына (и всему его творчеству в целом) присущи, не скажу – недостатки, но особенности, сводящие возможность успешной экранизации – даже в условиях мобилизации лучших сил и средств – к исчезающе малой величине. А с другой, как раз «Зона» –во всей своей непритязательности и, строго говоря, не свободная от натяжек и передержек – эти особенности солженицынского письма (скрупулезно, слишком скрупулезно воссозданные Глебом Панфиловым) более чем контрастно высвечивает.

О проблеме «Круга-99» уже написано. То есть о том, что в основу экранизации (в отличие от театральной инсценировки Любимова) положена полная версия романа, опубликованная позднее «журнальной» (то есть предназначенной для публикации в «Новом мире» Твардовского, напечатанной, однако, не там, а на Западе и широко разошедшейся по советской стране в самиздате).

Сюжет романа строится на телефонном звонке Иннокентия Володина – поступке однозначно благородном в «журнальной» версии и чудовищно двусмысленном в «полной» (а значит, и в экранизации), где преуспевающий советский дипломат сообщает американцам о том, что русские вот-вот похитят у них секрет атомной бомбы. То есть встает на путь государственной измены.

Мысль о том, что такому государству, как СССР, не изменить нельзя, чрезвычайно дорога Солженицыну. Сравни, скажем, «Архипелаг ГУЛАГ», том третий. Но пример в данном случае выбран, мягко говоря, не самый удачный. Потому что именно ядерный паритет предотвратил мировую войну во второй половине прошлого века. И, да, без кражи американских военных секретов это не обошлось (и супруги Розенберг были казнены за это на электрическом стуле). И создание советской атомной бомбы – в шарашках и полушарашках – курировал лично Берия. Но нет никаких сомнений в том, что, обладай американцы ядерным оружием в одностороннем порядке, они его – против нас с вами – и применили бы. И стерли бы трехсотмиллионное население нашей тогдашней страны в порошок, заодно избавив его и от ужасов «преступного режима».

Александр Солженицын (фото: lgz.ru)

Солженицын когда-то думал иначе. Он и в Америку-то так рвался, будучи уверен в том, что советские танки не сегодня, так завтра прокатятся по всей Европе и раздавят героического борца с режимом многопудовыми гусеницами в заранее облюбованной им Норвегии, потому что «дракон не выбрасывает из пасти дважды» (из книги мемуаров «Угодило зернышко меж двух жерновов»). Да и роман «В круге первом» не только написан, но и прочитан тридцать с лишним лет назад. А вот телефильм по нему мы смотрим (а в большинстве своем и не смотрим) сегодня!

И тот, кто все-таки смотрит, поневоле приходит к непредусмотренным создателями сериала выводам. Да, таких изменников, как Володин, надо выявлять и обезвреживать! И, да, в деле обезвреживания надо пользоваться новейшими достижениями науки и техники. И если вольнонаемные ученые ленятся или терзаются нравственными сомнениями, то, да, надо создавать шарашки, надо шантажировать интеллигентных специалистов этапом и зоной.

И, да, чтобы не либеральничали директора и генералы, сажать – а лучше сразу расстреливать – надо в случае малейшего сбоя и генералов. И, да, никто, кроме Сталина, на такое не решится. А если так, то, выбирая между уничтожением нашей страны в пламени Хиросимы и таким чудовищем, как Сталин, мы голосуем за Сталина!

Конечно, до логического конца эту цепочку рассуждений доводят немногие. А вот ощущение, что тебе вешают лапшу на уши и гонят туфту, возникает едва ли не у каждого. И только под воздействием неоспоримого солженицынского величия трансформируется (по принципу замещения) в почтительную скуку. И сериал не смотрят – или смотрят бездумно (как привыкли смотреть телеоперы), и слава богу, что дело обстоит именно так.

Потому что – исходя из вышесказанного – перед нами апологетика сталинизма и Сталина.

Это, разумеется, изъян, причем изъян пагубный, однако еще существеннее вскользь упомянутые нами ранее особенности солженицынского письма. В творчестве писателя на равных уживаются два начала – сатирическое и соцреалистическое.

Иосиф Сталин (фото: upload.wikimedia.org)

В первую очередь он, конечно, сатирик – и блистательнее всего выступает в жанре памфлета: антисоветского («Архипелаг…»), антиленинского («Ленин в Цюрихе») и антисемитского («Двести лет вместе»; последний пример, впрочем, наименее показателен, так как здесь, особенно в томе первом, писатель явно осторожничал). Сатирические, чисто памфлетные страницы великолепны и в «Круге…» – это ряд вставных новелл и вся линия, связанная со Сталиным.

Но Солженицын и соцреалист: он укрупняет и идеализирует положительные персонажи (начиная, естественно, с alter ego), он «лакирует» их и все с ними связанное, он выдает единичное за типическое, точь-в-точь как Горький в пресловутой «Матери» (которую, кстати, экранизировал тот же Панфилов), он создает свой аналог «Кубанских казаков», не уступающий первоисточнику ни художественной убедительностью, ни жизненной достоверностью.

И Панфилов идет за ним след в след. И снимает «Кубанских казаков» в тюремной части сериала. И снимает чаплиновского «Диктатора» в кремлевской части сериала. Превосходно снимает и то и другое. Но столкновение антисоветской сатиры со стопроцентно советской «лакировкой действительности» приводит к взаимоуничтожению. И над обуглившимися километрами кинопленки в воздухе вырастает карикатурный «гриб».

В романе, строго говоря, дело обстоит точно так же, но роман прочитан давным-давно, а сериал профессионально отсмотрен сегодня. Снять по «Кругу…» сильное кино можно, наверное, и сейчас – но только «вольно переведя» его на язык современных реалий и проблем. Тогда как Панфилов «перевел» его не буквально, а буквалистски – правда, не «с листа», а по памяти, по впечатлениям от первого прочтения тридцатилетней давности (по впечатлениям, напомню, от «журнальной» редакции).

И в заключение опять «Зона». Что же есть в ней такое, чего так отчаянно не хватает панфиловскому телефильму и роману, по которому он снят?

Есть человеческая неоднозначность подавляющего большинства персонажей – в одно мгновенье героев, в другое – мерзавцев, в третье – героев и мерзавцев одновременно; есть достоверность предлагаемых обстоятельств (поверх сюжетных и специфически «мыльных» натяжек). Есть, наконец, подкупивший как минимум мужское население страны лейтмотив не двуединства даже, а полной гомогенности Воли и Зоны. Люди живут и умирают и здесь, и там – причем живут и умирают по одним и тем же правилам, по труднопереносимым (а кому легко?) правилам, ни к юридическим законам, ни к воровским «понятиям», ни уж подавно к библейским заповедям не сводящимся.

Любопытно и горько – хотя в каком-то смысле отрадно, – что и этот актуализированный создателями «Зоны» лейтмотив впервые прозвучал в творчестве Солженицына.