Игорь Манцов: Любить или не любить Добрынина

…Сижу, курю, а между тем, как выражается лирическая героиня Глюкозы, «SMS-ки в телефон приход-дят рот-тами». Все до единой – мстительно-враждебные! Например, одна неравнодушная к эстраде прежних лет молодая женщина, предварительно извинившись за резкость, призналась мне, что с детских лет ее от Добрынина подташнивает. А заодно от Михаила Муромова. Которого, кстати, сегодня мало кто помнит. Не больно-то помню и я. Ну и при чем тут Муромов?! Муромов отдыхает.

Дальше – больше. Склонный к рок-н-роллу, не пропускающий ни одного концерта Бориса Гребенщикова* друг и ровесник назидательно сообщил в своей SMS-ке, что по-настоящему живой Добрынин остался в далеких семидесятых. Зато потом – «оресторанился», опозорился, сдулся.

Иные, более тактичные корреспонденты, сделали вид, что не понимают, о чем и о ком идет речь: «Игорь, нам кажется, что ты ошибся при пересылке сообщения, что ты имел в виду какого-то другого адресата. Да?»

Живой Добрынин остался в далеких семидесятых. Зато потом – «оресторанился», опозорился, сдулся

Нет! Именно вас, дорогие мои друзья, я имел в виду, именно вас мечтал приохотить к юбилейному концерту кумира детства и юности. Не отрывая глаз от телевизионного экрана, неутомимо нажимая на клавиши мобильника, отвечаю всем оппонентам по очереди. Воображаю себя мастером боевых искусств! В самом деле, едва успевая поворачиваться, с неожиданной для самого себя изобретательностью отражаю подступающую со всех сторон ментальную агрессию.

Три часа безостановочной переписки. Три часа обоюдных уколов, коварных ударов, подножек, подсечек и удушений. Нажимаю кнопочки, героически сражаюсь за доброе имя композитора и – лишь по коммерческой необходимости – вокалиста Вячеслава Добрынина, которому на минувшей неделе исполнилось шестьдесят.

Больше, нежели Добрынина, я люблю только Давида Тухманова и Киру Муратову. И это, между прочим, ежели брать в расчет всех-всех-всех деятелей послевоенной отечественной культуры! Предполагаю, многим подобная «неразборчивость» не понравится. Извините. Простите. Я – благодарное дитя отечественного масскульта семидесятых.

Впрочем, надо бы объясниться, надо бы разобраться по существу. Все не так просто, как представляется иным аристократам духа. Аристократы, усилием воли подавите внезапно подступивший к горлу комок густого снобизма. Не дергайтесь, не спешите, послушайте!

Во-первых, необходимо разделять Добрынина-композитора и Добрынина-певца. Добрынин-композитор наряду с Тухмановым фактически основал эстетику вокально-инструментальных ансамблей, написав несметное количество безукоризненных, воистину вечных шлягеров. А Добрынин-вокалист появился по печальной необходимости в эпоху перестройки и ускорения, когда государство фактически сдулось, самоустранилось от контроля за качеством чего бы то ни было. Когда на смену худсоветам, худо-бедно ставившим заслон халтуре, пришла диктатура теневой экономики, диктатура серости. Добрынин вынужден был прилюдно «запеть», чтобы не потеряться из виду, чтобы удержаться на плаву, чтобы, в конце концов, было что кушать и было чем кормить семью. Я тоже не в восторге от добрынинского вокала, но разве этот вынужденный публичный вокал способен хоть сколько-нибудь скомпрометировать качество добрынинской музыкальной драматургии?!

Поставлю вопрос ребром: значение Добрынина для отечественной культуры огромно и ни в малейшей степени не оценено. Прочувствованное поздравительное письмо Владимира Путина, зачитанное на юбилейном концерте Иосифом Кобзоном, доставило мне отдельное удовольствие неказенной лексикой. Но даже этого президентского послания недостаточно! Я попробую наварить пафоса, попробую усугубить – но в более-менее аналитическом ключе.

Необходимо разделять Добрынина-композитора и Добрынина-певца

Меня как кинокритика неизменно удивляла внутренняя ориентация позднесоветских и постсоветских кинематографистов на элитарную современную литературу, в крайнем случае – на литературную же классику. Поражало бессознательное желание кинематографистов, призванных работать именно с массовым сознанием, к яростному дистанцированию от массы. Расцветало и распространялось так называемое авторское кино, где настойчиво культивировалась претенциозная псевдограмота, где угнеталась зрелищность, а главное – агрессивно подавлялась эмоциональность.

Пораскинув мозгами, я наконец-то понял, в чем дело. Уже в начале 70-х страна вплотную приблизилась к идее передела социалистического уклада в уклад квазибуржуазный. Новоявленные элиты, впрочем, вербовались все из той же более-менее однородной советской среды, ибо другой попросту не существовало.

Однако, предвкушая грядущее экономическое расслоение, эти – пока что теневые – элиты нуждались в социокультурном обеспечении будущего неравенства. В обществе неразвитых демократических институтов наиболее эффективным способом дистанцироваться от большинства населения является следующий способ: тихой сапой узурпировать так называемую «грамоту», авторитетное «ученое слово». Вот почему началось наступление на эмоцию, на непосредственное, на живое! Ангажированные критики с готовностью взялись превозносить замысловатые псевдоинтеллектуальные абракадабры, апеллировавшие к разуму, а не к чувству. Превыше живого стало цениться скучное.

Между тем еще в 1908 году знаменитый литературный критик Корней Чуковский выдал на-гора проницательную формулу: «Кинематограф тоже есть песня, былина, сказка, причитание, заговор». Как песня или причитание, кинофильм требует от потребителя заинтересованного соинтонирования в режиме реального времени, требует непосредственной вовлеченности, требует, чтобы жаркая эмоция предшествовала холодному умозрению.

Так вот, Добрынин-композитор всегда поражал необыкновенным умением до предела обострять эмоцию на небольшом жанровом пятачке, в узком тематическом коридорчике. Любовь-морковь, родина-смородина, семь нот, три-четыре минуты звучания и при этом – невероятное внутреннее напряжение, полная вовлеченность доброжелательного слушателя. Если угодно, плен.

Если ты открыт, если ты негорд и нелукав, Добрынин с первых же аккордов подключит к своему музыкальному материалу твою соматику, не оставит всему твоему существу ни единого шанса уклониться от соинтонирования. Это редкое, очень редкое мастерство! Да что там «мастерство», тут одного композиторского умения недостаточно, тут требуется соответствующий склад души, открытость миру, внутренняя готовность идти по пути предельной экзальтации, идти на разрыв аорты. Так, не стесняясь собственной эмоциональности, выстраивает Вячеслав Добрынин свои музыкальные фразы.

Раймонд Паулс

Для сравнения проследите за тем, как работает с музыкальным материалом весьма талантливый, но совершенно чуждый моей натуре прибалт Раймонд Паулс. Паулс вроде бы достаточно изобретателен, но вместе с тем чрезмерно сдержан. Он то и дело обуздывает свои смелые гармонические построения, гасит порывы, блокирует дерзости. Короче, осторожничает, стесняется идти за горизонт повседневности.

Что уж говорить о многочисленных сочинителях нового времени, последовательно обслуживающих ту самую диктатуру грамоты и сопутствующей этой ворованной грамоте скуки, в границах которой оказываются невостребованными эмоционально насыщенные конструкты. Среди нынешних исключение составляет, пожалуй, один Игорь Матвиенко, между прочим, работавший в свое время под чутким руководством все того же Добрынина. Впрочем, даже Матвиенко в последнее время явно подрастерялся: нынешние сборные концерты и нынешняя «эстетика уныния» исподволь выдавливают, выбраковывают саму идею интересного, захватывающего, эмоционально насыщенного.

Отчетный концерт – блестящая иллюстрация социокультурного сдвига, случившегося в последние два десятка лет. Классические шлягеры Добрынина были перепеты таким образом, чтобы максимально снять внутреннее напряжение и подсадить эмоцию. То, что в свое время пелось нервно и вверху, теперь было преподнесено более низкими голосами и в монотонной манере. Дело даже не в том, что Владислав Андрианов, Нина Бродская или Ольга Зарубина пели лучше, нежели нынешние эстрадные звезды, – это само собой, это очевидно, это не подлежит обсуждению.

Дело в том, что у прежних звезд была совершенно иная антропология, иное социальное тело, эмоциональная температура которого была неизмеримо выше температуры нашего нынешнего человека. Проклятая «грамота», проклятая претензия новоявленной элиты на господство, не будучи подкреплена реальным человеческим содержанием, спровоцировала духовную гибель и тех, кто внизу, и тех, кто наверху. Всем одинаково плохо. Скучно. Тоскливо. Бесперспективно. Человек сдулся. Человек охладел. Человека не жалко. Человека, в сущности, нет.

Катя Лель остроумно воплощает на нашей нынешней эстраде образ эдакой стервочки, хитрованки, умело манипулирующей партнерами (фото: klel.ru)

Катя Лель попыталась спеть гениальную «Белую черемуху» из репертуара Анны Герман. Полный провал. Показательный провал. Катя Лель остроумно воплощает на нашей нынешней эстраде образ эдакой стервочки, хитрованки, умело манипулирующей партнерами. Ее лирическая героиня состоит из мелких психологических жестов своекорыстного характера. Она живет в популярной постсоветской манере «бери больше, беги дальше». «Муси-пуси» ее лирической героини кажутся вполне извинительным способом защиты от жестокого мира чистогана, где человек человеку волк, где, по остроумному замечанию французского кинорежиссера Жан-Пьера Мельвиля, «из двух человек один всегда предатель».

Так вот, все мы немножечко сочувствуем лирической героине Кати Лель, когда она отыгрывает свою очередную шахматную партию со своим очередным, столь же своекорыстным, как и она сама, лирическим партнером. Все мы потом ходим и напеваем эти дурацкие, но такие органичные для нашего мелкотравчатого времени строки: «Муси-пуси-муси-пуси, милый мой…» Все мы обучаемся таким образом столь необходимому в наше непростое время бытовому коварству.

Как вдруг Кате Лель, привыкшей вот к этому злокозненному психологическому жесту, предлагается материал противоположного рода. Ей предлагается спеть про БОЛЬШУЮ И БЕЗОГЛЯДНУЮ ЛЮБОВЬ. Однако и ее психологический, и вокальный аппарат не настроены на столь грандиозную перестройку. Певица не может переключиться на иной смысловой регистр. Там, где Анна Герман – женщина иного времени, иной вокальной культуры – выдавала БЕЗДНУ, Катя Лель закономерно мельчит.

Белая черемуха засыпала
Будто бы снежинками траву.
Хорошо, что вдруг мне счастье выпало –
Именем твоим его зову!

Юбилейный концерт Вячеслава Добрынина стоило посмотреть хотя бы для того, чтобы отследить, насколько измельчала человеческая природа в постперестроечные годы. Дело ведь не в Кате Лель, я искренне желаю ей творческих успехов и процветания. Наверное, она талантливая певица и замечательная женщина, однако же спеть спровоцированное внезапной страстью большое бабье счастье Катя Лель не смогла. Она попросту не вместила саму ИДЕЮ ЭТОГО СЧАСТЬЯ. И тут не вина современной певицы, а наша общая беда.

Анна Герман – вмещала. «Белая черемуха» в ее исполнении – гениальное свершение человеческого духа. Три минуты, пять с половиной аккордов, две гитары с барабанами, незатейливые слова, а только не подделаешь все это и за здорово живешь не воспроизведешь.

Анна Герман (фото: polska.ru)

То же самое касается и самого Вячеслава Добрынина. Конфликт между благородной формой его произведений и не вполне адекватным этой форме сценическим имиджем очевиден. Как музыкант Добрынин безупречен, воистину велик. Как певец и шоумен – провинциален, неуклюж, не вполне убедителен. Сразу оговорюсь, лично я люблю его и таким, мне хорошо понятны мотивы, вынуждающие Добрынина самостоятельно исполнять то, что гораздо лучше удалось бы вышколенным вокалистам-профессионалам. Но, с другой стороны, мне понятны и претензии некоторых граждан, обвиняющих Добрынина в чрезмерном опрощении, в пристрастии к ресторанной эстетике.

Я всегда за Добрынина. Я хорошо помню три минуты своего раннего детства. Где-то в 74-м я сидел за столиком тульского кафе «Малыш» и жадно, ложку за ложкой, поедал сливочное мороженое, обсыпанное шоколадом. Как вдруг в зале заиграла музыка: может, радио, а скорее всего, магнитофон. И я уронил мороженое на пол. Нина Бродская спела свежеиспеченный шлягер Добрынина – Дербенева «Кто тебе сказал». Имена авторов и исполнительницы я узнал много позже. Это было мое первое эротическое впечатление. Это был шок.

В пятницу, когда Первый канал транслировал юбилейный концерт Добрынина, весь цивилизованный мир отмечал 250-летний юбилей Вольфганга Амадея Моцарта. Вы понимаете, о чем я. Мне плевать, что большинство читателей сочтет такую параллель некорректной и даже кощунственной. В конечном счете моя любимая опера «Дон Жуан» вполне может рассматриваться как сборник шлягеров, как перебор хитовых мелодий. «Дон Жуан» – ведь это тоже эмоциональное обострение, серия термоядерных взрывов, если угодно, поджог души. Оставаясь в рамках благородства, Моцарт неизменно двигался навстречу своему слушателю.

Я планировал немножечко другой текст. У меня так и не получилась сдержанность. Я знаю на память три-четыре десятка безукоризненно красивых песен Вячеслава Добрынина. Можете его не любить. Можете считать меня конченым человеком.

Сегодня выяснилось, что весь наш тульский подъезд смотрел три с лишним часа его концерта не отрываясь. 80-летняя соседка восхищенно пересказывала сегодня слова юбиляра: «Я не собираюсь на пенсию! Я остаюсь с вами!» Вот именно. Вот и хорошо. Живите долго. Будьте счастливы. Спасибо.

* Признан(а) в РФ иностранным агентом