Владимир Мамонтов: Про призрак

В бытность мою собкором одной ярко перестроечной газеты я был разбужен звонком.

− Володенька, ты не спишь?

− Нет, кто ж спит в три ночи?

Как на меня пахнуло перестройкой! Дух захватило от забытого коктейля!

− Это хорошо. У тебя там есть яркий герой-эколог? – спросил наш отец родной, завкорсетью. – Неформал, то, сё. Но чтоб не безумец. Оттуда (он покашлял, чтоб я проникся) идет запрос на ярких, но не безумных неформалов-экологов.

Я подумал. И честно сказал, что есть. Один мужик по фамилии Единицын не спит, не ест, доказывает, что ПДК превышена в 150 раз. Что вредный вольфрам (а также кадмий и йод) просачиваются из отстойников в грунт, а рождение двухголового младенца в Электролизном районе областного центра объясняется не тем, что зачат он в семье потомственных алкоголиков, а преступной политикой руководства комбината. И страны, чтоб два раза не вставать. И что неформал-то он неформал, но не только не безумец, а вполне прагматичный человек: он страшно хочет на волне осуждения преступного режима пролезть во власть и стать депутатом обновленного Верховного совета. Здоровее не бывает.

− Угу, − на том конце провода размышляли. – Не романтик перестройки, значит?

− Не-а.

Там вздохнули.

− Других нет?

− Нет, − твердо ответил я. Их действительно не было. И этого-то, допрежь как ему стать непримиримым борцом, выгнали с комбината за какую-то темную историю.

− Да, дела, − сказал мудрый и добрый завкорсетью. – Ты вот что… Ты пиши. Деваться некуда. В запасной номер. Полосу. Рубрика «Прорабы перестройки».

Ну, чего вы ждете? Написал я, написал. Премию, помню, получил по итогам года за лучший очерк. Мужик-то на самом деле оказался неплохой. Неординарный. Уставший от советской системы, которая, все щели законопатив, содержала таких людей на голодном информационном, карьерном и иных пайках. Борьба с комбинатом была его единственной отдушиной. Он даже как-то высох в этой борьбе. Обуглился. Он уже говорить больше ни о чем не мог. Местная команда проиграет в футбол – он усмехнется: при таком превышении ПДК неудивительно.

Он слегка оттаял, когда прошел в депутаты. Он выступал с трибуны. Собирал комиссии. Некоторое время мелькал на экранах. Но на второй срок не избирался, перешел в какой-то госкомитет, а потом растворился в атмосфере – как пары йода. Атмосфера с биосферой и не такое перемалывают.

А комбинат работает по сей день. И, насколько мне известно, не претерпел серьезных модернизаций. Получается: если ПДК была превышена, то она и сегодня превышена. Ничего не помогло. Ни статья, ни подвижническая деятельность Единицына. Ни перестройка. Ни с треском снятое руководство области (на чем я и мои коллеги кормились долго, разоблачали). Ни новый генсек. Ни лихие девяностые. Ни благие нулевые.

Все мимо. Вся технология борьбы – с листовками, съездами, демонстрациями, прямыми эфирами, комиссиями и ночными звонками в корпункты − оказалась бессильной, неправильной, а по прошествии лет даже смешной. Больше того, сама целесообразность ее сомнительна: вон Байкальский ЦБК, вокруг которого редутами возникали фильмы и книги, оказывается, не оказал никакого влияния на экологию озера. Озеро оказалось сильнее.

Почему я про эту историю вспомнил?

Единицын вернулся! Вернее, призрак Единицына, который я встретил в недавней командировке.

Переезжая из города в город, из села в село, мы встречались с читателями. А за нами ездила сплоченная команда борцов с металлургическим комбинатом. Они занимали выгодные позиции в партере, они выступали первыми, они раздавали листовки, они надевали респираторы и кричали громче всех. Их главный, человек в красном свитере, внезапно появлялся на галерке и произносил сверху: «Преступное руководство – в отставку!»

Помимо инициативной группы, ратующей за закрытие комбината, есть и другая, разумеется, не столь шумная, которая комбинат защищает (фото: Getty Images/Fotobank.ru)

Они ратовали за две прямо противоположные вещи – и на обеих срывали аплодисменты зала. Первая: надо закрыть комбинат, поскольку ПДК превышена в 150 раз. «Правильно!» Аплодисменты. Вторая: безработица достала. Аплодисменты, крики: «Все достало!» А на предприятии работают, по разным оценкам противоборствующих сторон, от полутора до трех с половиной тысяч человек. И помимо инициативной группы, ратующей за закрытие комбината, есть и другая, разумеется, не столь шумная, которая комбинат защищает. Зарплаты свои защищает. «Откаты они защищают!» − шумят экологи.

Он, вообще-то, исторический, этот комбинат. Ему больше ста лет. И почти все свинцовые пули, которые были у России в ходу на фронтах еще Первой мировой, были отлиты из произведенного здесь свинца.

Воздух в городе предприятие не озонирует, это все признают. К тому же недавно случился выброс: те, кто живет рядом с разными историческими гигантами индустрии, знают, что это такое. Это когда у тебя заболел ребенок, а ты никогда не узнаешь: это чертов кадмий повлиял или не кадмий? Что кадмий не помог – это уж точно.

Допустивших выброс уволили. Но этого борцам за экологию мало, что правильно: надо ведь добиваться успеха по существу! Надо доказывать вред с фактами в руках. Фактов нет. Оборудование для современной лаборатории, которая поставит точку в споре о конкретном вреде, наносимом производством, очень дорогое. Но оно заказано. Его закупили власти. Оно на подходе.

Но купленному властями оборудованию экологи не доверяют заранее: все будет подтасовано! Они доказывают свою мысль на косвенных признаках: на статистике онкологических заболеваний, к примеру. Надо ли говорить, что статистика разнится у облздрава и неформалов-экологов?

Кое-как уговорили мы их все-таки принять участие в совместной экспертизе. А то уж совсем нелепо бы получилось. Ведь сейчас полемика ведется так: сторонники закрытия рассказывают про тех, кто умирает от рака, что, согласитесь, случается даже в отдалении от промзон. А защитники рабочих мест − про олимпийского чемпиона, выходца из комбинатской промзоны, человека недюжинного здоровья.

Для вас это серьезные аргументы? Для меня не очень.

Вот и руководство в президиуме держалось в рамках из последних сил. Мэра города, который, не выдержав, сказал: «Что ты хлопаешь, дома у себя хлопай!» – дернули за рукав: театр, где проходила встреча, тоже дом. Такими репликами власть рыла себе ловчую яму перестроечного образца просто в два гребка. Конечно, раздались возгласы, что характерно, радостные: «Вот как они с нами разговаривают! Мы для них быдло!»

И понеслось.

Как на меня пахнуло перестройкой! Дух захватило от забытого коктейля!

Сознание мое внезапно расширилось – может, мы на Сахалине с дружбаном Игорем первого секретаря, ретрограда, снимаем с работы (а помогает нам присланный из ЦК человек с говорящей фамилией Могильниченко)? Или на бурлящей Манежной?

Но охолонул, взял себя в руки. На этот раз, двадцать пять лет спустя, мне лично в этой суматохе не хватало некоторых важных знаний. Например: сколько человек в действительности работают на предприятии? Какую долю от общего производства свинца в стране занимает этот комбинат? Есть ли у него конкуренты у нас или за рубежом, особенно на фоне будущего бума ядерной энергетики, обещанного строительства полутора десятков атомных электростанций, которые придется буквально укутывать в свинец? Какова себестоимость производимого металла? По какой цене он продается на бирже? А еще удивляла вот какая вещь: всякий намек на возможность модернизации производства и очистных технологий (к примеру, в Вене в центре города мусороперерабатывающий завод работы великого архитектора и художника Хундертвассера) отметался с возмущением. Закрыть – и точка! Странно.

Вот это я и изложил экологам, когда они поймали меня у выхода из театра.

Они сделали вид, что не поняли меня. Или правда не поняли – не знаю, что хуже. Особенно напрягали все эти несущественные мелочи одного молодого парня. Он слушал меня, дурака, медленно закипал и вдруг выкрикнул, сверкнув очами:

− Так вот вы чего хотите! Вы хотите вернуть империю! Не выйдет!

И рванул по косой через площадь. Чтобы случайно не врезать мне, не сдержавшись, по империалистической морде.

Вы спросите, а чего я стесняюсь и не называю конкретного города, предприятия, а все экивоками? Да просто я, признаюсь, уже разбудил ночным звонком толкового корреспондента, который приедет в этот прекрасный город у поэтической реки не наскоком. Пусть поживет, разберется. Напишет не колонку, где допустима известная приблизительность (коя сойдет за обобщение), а добротную полосу.

Моя же история про призрак Единицына – это ему вместо напутствия. Чтоб не повторял моих давнишних ошибок. А делал свои.