Андрей Архангельский: Девочка с зигом

13-20 лет – основной возраст тех, кто вышел на улицы Москвы 15 декабря. Также отмечают присутствие большого количества женского пола, которое пришло посмотреть, как «будут бить хачей». Я смотрел на фотографию девочки лет 15, которая кокетливо тянет руку в нацистском приветствии, закрывая другой рукой лицо. Журналистика приучает к цинизму, но в первый момент я запретил себе размышлять на эту тему. Нацизм не обсуждается, говорил я себе, а тема победы над нацизмом является тем почти единственным, что связывает меня с моим народом в широком смысле слова («хорошего – только война», писал поэт Лев Лосев). И именно по этому общему и был нанесен удар девочкой с зигом, и мир рушится, и срабатывает защитный рефлекс, и ты говоришь себе: либо я схожу с ума, либо этого не может быть. Однако я не схожу с ума. И это есть. Дело заключается именно в том, что пока мы не поймем эту девочку, мы вообще ничего не поймем.

Для поколения, выросшего без чувства сопричастности к главной беде ХХ века, все эти слова о «дедах и прадедах, дошедших до Берлина», как и другие слова из нашего праздничного набора, являются пустым звуком

Реальность такова, что для этого поколения, выросшего без пропаганды гуманизма и без какого-либо чувства сопричастности к главной беде ХХ века, все эти слова о «дедах и прадедах, дошедших до Берлина», как и другие слова из нашего праздничного набора, являются пустым звуком. Опять же: либо мы это принимаем, либо делаем вид, что это не с нами, не здесь, что это дурной сон, и отгораживаемся от реальности. «Они» ничего не чувствуют – для них нет запрещенных слов и жестов. Пока мы водили хороводы, выросло поколение тех, для которых слово «победа» ассоциируется с победой над «хачами», «черными» в очередной дворово-уличной междоусобице.

Почему нацистская символика и риторика? Вероятно, они используют зиги как сознательное кощунство, именно желая шокировать, привлечь внимание: и часть из них отдает отчет в том, какое это произведет впечатление на окружающих. Зигами они также пугают «Кавказ»: не имея собственной сокрушительной человеконенавистнической идеологии, они заимствуют ее у нацизма. Они как бы прикрываются его ужасом и бесчеловечностью, но на самом деле это попытка справиться с собственным страхом.

Для них условный «Кавказ» есть символ угрозы и опасности вообще. Это, конечно, психологические последствия двух чеченских войн, которые пришлись на их детство. Есть теория поколений американских социологов Нейли Хоув и Уильяма Штрауса: они считали, что важнейшими факторами, определяющими мышление и действия поколений, являются главные события,  воспринятые в детстве – до 10–12 лет. Все, что происходит вокруг, человек в этом возрасте оценивает не в категориях «хорошее или плохое», «правильное или неправильное», а как нормальное. Это и определяет представление о норме на всю жизнь. Например, на поколение бумеров (родившихся с 1943 по 1963) повлияли победа в войне, полет Гагарина, создание противозачаточных таблеток. Для поколения  Х (1963–1983) норма – это милиционер с жезлом или, в крайнем случае, с «кобурой» – дубинка всегда будет казаться нам чем-то нелепым и чужим.

Для нынешних 15-летних войны и конфликты – норма. Они родились в 1995-м, когда шла первая чеченская. Когда учились читать и писать, пока длилась вторая. Потом были Норд-Ост, Беслан, десятки терактов и т.д. Для нынешних подростков война – это реальность (все то же самое касается в еще большей степени тех, кто вырос на Кавказе). Они не могут рефлексировать на эту тему или абстрагироваться. Для них война – это норма, и то, что они более агрессивны и менее толерантны, – это тоже, увы, норма, которую нужно учитывать.

Причем никакие из факторов столичности не сумели этого приглушить. Считается, что жители Москвы и области изначально находятся в более привилегированном положении, чем их сверстники по всей стране. Однако относительные богатство и возможности региона не решили проблемы неравенства, а, напротив, ее усугубили. Потому что здесь и расслоение заметнее, чем в других городах, а откуда оно берется – этого подросткам никто не объясняет. Ни космополитизм, ни безудержная эклектика поп-культуры 2000-х, ни, наконец, всероссийский кумир Дима Билан, который родом именно с Кавказа, не смогли внушить этому поколению терпимость. А вот нацистская риторика на них, напротив, как мы видим, имела влияние. Это можно объяснить лишь тем, что вся якобы «позитивность» поп-культуры на самом деле воспринималась как пустотный канон, как форма, не предполагавшая серьезного к себе отношения. Попса не может заменить нормальной работы с воспитанием подростков.

Среди тех, кто выходит на улицу, есть те, кто просто хотят бить; есть и те, кто требует справедливости и соблюдения закона; есть доведенные до крайности и, наконец, есть просто любопытные. Самое важное, что сегодня можно сделать, – отделить радикалов от всех остальных. Для этого нужно дать «улице» возможность говорить открыто, сформулировать свои требования. Нужно предоставить трибуну для высказывания и националистам, и «Кавказу», и тем самым перевести конфликт в цивилизованную форму. К этому нет привычки, за что, конечно, надо «поблагодарить» власть, которая, не желая «провоцировать людей», загнала любую острую полемику вовнутрь. Власть, однако, какой бы она ни была всесильной, не может разрешить межэтнические конфликты без участия самого народа. А если так, то неизбежно нужно давать «слово» бунту – и приготовиться к тому, что услышанное нас шокирует, как и простота предлагаемых рецептов (выслать, закрыть, выгнать и т.д.) Это не должно, в свою очередь, отпугнуть уже нас: слова в любом случае лучше, чем если бы они убивали друг друга.

Необходим словесный обмен упреками в эфире – это как экстренная терапия. Необходимо, чтобы взаимные упреки были высказаны не только в блогах, чтобы их услышали не только «свои», но и «чужие». Это взаимно заставит быть более сдержанными в выражениях. Но пусть говорят – в передаче у того же Малахова. Не о попсе, а о своих страхах и ненависти. Пусть говорят и слышат друг друга. Теперь нам нужен этот разговор – не для рекламы, не для пиара, а для выживания.