Кирилл Решетников: Любовь и рок-н-ролл

Так изо всех сил хотят думать те, кто сейчас вообще мечтает о большом левом повороте; на такую смену рокерского курса намекают неунывающие комментаторы из числа идеологов рок-бума 25-летней давности.

Концептуальный слоган «sex, drugs, rock'n'roll» тоже о чем-то говорит. Что-то никому не приходило в голову заменить «sex» или «drugs» на «politics

Действительно, отдельные музыканты явным образом демонстрируют политическое возбуждение. Проявляется оно по-разному, художественные результаты дает несхожие: от как бы совестливых и даже нравоучительных сентенций в исполнении Ю. Шевчука до гаврошистых лозунгов в песнях перспективной группы «Барто». Такое впечатление, что часть артистов, в той или иной степени имеющих отношение к рок-музыке, спешат занять место в авангарде Перестройки-2, как кто-то уже окрестил незаметно наступившую новую эпоху.

Но что-то с этим трендом явно не так.

Протестный русский рок 1980-х, к настоящему моменту отошедший в область мифа, имел одно неоспоримое достоинство: он был явлением новым. До него было творчество подпольных и опальных бардов, был Галич с его антисоветской сатирой и грозными обещаниями в адрес власть имущих, но то была другая культура, другая словесная и музыкальная ткань, имевшая иную основу даже в чисто техническом плане. Музыка сердитых восьмидесятников, ставшая саундтреком к полной и окончательной оттепели, возникла, разумеется, не на пустом месте, но прямого аналога в отечественном прошлом она не имела. Доставшийся певчим горбачевским соколам мандат новизны не означал пожизненной неприкосновенности, но многое искупал.

Протестный рок 2000–2010-х, существующий скорее в головах разгоряченной публики, чем в реальности, но, тем не менее, каким-то образом себя уже обозначивший, этого мандата лишен. И если с молодежью, попавшей в данную струю, еще ничего не ясно, то самозабвенно трясущие стариной ветераны выглядят, извините, нелепо. Слушать песни в стиле ленинградского рок-клуба, на полном серьезе исполняемые жизнь спустя, по меньшей мере странно; еще страннее видеть, как эти песни преподносятся в качестве суперактуального высказывания. Дежавю, как выражается один из главных энтузиастов восьмидесятнического реванша Михаил Борзыкин.

Что будет дальше, неизвестно, но пока свежеиспеченный протестный рок – 2 в целом смотрится наспех слепленной копией с оригинала 1980-х, избыточной и эстетически нежизнеспособной.

Дорогие рокеры, спойте-ка нам лучше про Вселенскую Большую Любовь. Не можете про большую и вселенскую – давайте хотя бы про обыкновенную

А если уж совсем начистоту, то и с упомянутым оригиналом, на самом деле, тоже большие проблемы.  

Протестный рок – в действительности исторический штамп, застящий реальное положение вещей. В тех образцах нашего незабвенного старого рока, к которым слово «незабвенный» можно отнести без иронии, политического протеста как такового нет. Цой, Гребенщиков, Кинчев, Бутусов, Мамонов пользовались неконвенциональным, непредписанным языком и нетрадиционными для СССР музыкальными средствами, а также демонстрировали свободу от официальных догм, позволяя себе не только их игнорировать и отвергать, но и иронизировать над ними. Все это в определенный период автоматически переводило их в разряд «несогласных», но сцену с баррикадами никто из них не путал. Не делал этого даже Шевчук, чьи лучшие песни имеют к протесту довольно мало отношения.

Самые проникновенные произведения самых нетленных рок-кумиров того времени – о любви, будь то «Мне было бы легче петь», «Восьмиклассница» или «Я хочу быть с тобой».

Если же взглянуть на те топовые шедевры, которые посвящены чему-то другому, то окажется, что и в них перо не то чтобы приравнено к штыку. Их суть – альтернативное социокультурное самоопределение, полемика с неправильными жизненными установками, декларирование некоего философского или этического кредо, глобальной программы действий. К этой категории относятся самые знаменитые вещи «Кино», включая мегахит об ожидании перемен.

Напрягая фантазию и память, в числе больших творческих свершений той недлинной рок-эры можно обнаружить песни эйфории, песни отчаяния и песни, выражающие тотальную неудовлетворенность всем. Но в этот золотой фонд вряд ли попадут песни «про тесто» (данный каламбур из шуточной баллады Иващенко и Васильева – редкий случай поэтической удачи в поздней авторской песне, если, конечно, он действительно принадлежит создателям этой композиции).

Из прототипических песен про тесто навскидку вспоминаются только выплески все того же Борзыкина. Но сейчас петь всерьез про папу-фашиста как-то совсем не получается. Да это и вообще, если честно, не получается петь, разве что скандировать. В самом деле, где там мелодия?

Остальное из этой серии – совсем уж архивная история, эфемерная и довольно-таки скучная.

Особый случай, как будто бы ставящий крест на сказанном выше, – гениальный Егор Летов, в 1980-х представлявший собой просто-таки атомный реактор протеста и заявлявший, что всегда будет против. Но Летов –  вообще исключение из всех правил, которое их, согласно известной прописной истине, лишь подтверждает. А кроме того, он ведь очень быстро ушел от прямолинейного политпанка в метафизическую поэзию (адептом которой на самом деле был с самого начала), и именно такой выбор позволил ему стать фигурой по-настоящему великой. В 2000-х, спев про Вселенскую Большую Любовь, он перерос всех протестных рокеров вместе взятых настолько, что какое-либо сравнение тут просто бессмысленно.   

Вот и получается, что пресловутый рок-про-тесто даже не то чтобы протух к концу нулевых, но и вообще никогда не отличался особенно хорошими вкусовыми качествами. Исключения редки и нетривиальны.

А разгадка проста. Протест, особенно конкретизированный и отягощенный ситуационными привязками, – задача не для рок-н-ролла. Когда эту задачу пытаются выполнить рок-средствами, то определенного политического результата достичь иногда удается, иногда нет, но жанр в любом случае не выигрывает.

Другое дело – неудовлетворенность мирозданием, философский диагноз происходящему, спонтанная озвучка плохого экзистенциального самочувствия. Под такие вещи рок заточен идеально.

Но прежде всего это музыка любви.

Даже как-то неловко напоминать хрестоматийные заповеди со словом «love», оставленные англоязычными богами жанра. Да и концептуальный слоган «sex, drugs, rock'n'roll» тоже о чем-то говорит. Что-то никому не приходило в голову заменить «sex» или «drugs» на «politics».

Ну вот скажите, как можно после Yesterday или One Year of Love петь про тесто и называть это рок-н-роллом?

Так что, дорогие рокеры, спойте-ка нам лучше про Вселенскую Большую Любовь. Не можете про большую и вселенскую – давайте хотя бы про обыкновенную. Тоже не можете? Тогда, видимо, пора менять жанр.