Дмитрий Соколов-Митрич: Молчание Сольвейг

Это маленькая заполярная деревня в Архангельской области, расположенная на побережье Белого моря. А Евдокия Максимовна – это женщина, которая 64 года ждала мужа с войны.

Если вы читали роман японского писателя Кобо Абэ «Женщина в песках», то вы поймете, что такое Шойна. Если не читали, то представьте себе некогда крупный рыболовецкий поселок, наполовину погребенный песком. Когда-то его называли вторым Мурманском, теперь это самая северная пустыня в мире. Пожирать здешние дома песок начал в 30-е годы прошлого века. Одни считают, что это произошло в результате варварской добычи рыбы. Во имя побед коммунизма рыболовецкие тралы нещадно утюжили морское дно, сдирая с него растительный слой.

Был в Шойне один дом, который почему-то никогда не заносило песком. В нем жила Евдокия Максимовна Нечаева

Это привело к тому, что освобожденный песок во время отливов стало задувать на берег, и он попер на людей. Местные ненцы уверены, что все это ерунда, а на самом деле Шойну стало засыпать после того, как люди своротили с места древний культовый камень, расположенный в 15 километрах от поселка. Сделали это летчики, которые оборудовали в том месте запасной военный аэродром: камень оказался на пути взлетной полосы. Открывать его приезжал легендарный летчик Иван Кожедуб, но ни один самолет на эту взлетную полосу так ни разу и не приземлился и про запасной аэродром на большой земле теперь окончательно забыли. Зато про него помнят духи предков. «Шойна» по-ненецки означает «место захоронения», «кладбище». С тех пор как люди потревожили духов, считают ненцы, смысл этого слова обернулся для них совсем другой стороной.

За 80 лет под песком скрылась половина поселка, вместе с консервным заводом, и желтая смерть продолжает поглощать один дом за другим. Летом люди на ночь не запирают дверей, потому что утром ее можно просто не открыть: засыплет песком снаружи. В отличие от героев романа Кобо Абэ, которые с утра до ночи откапывали свои дома, местные жители научились песок игнорировать. Даже если желтый сугроб уже ломает стекла в доме или навис застывшей лавиной над крышей, люди внутри живут обычной жизнью. Глядишь, через пару недель ветер изменился и сугроб отступил сам собой. А если не отступил, значит так тому и быть.

Чем быстрее песок выгонит тебя на большую землю – тем лучше. В поселке все равно работать негде: маяк, метеостанция, администрация, два магазина и четыре кочегарни – вот и вся экономика. Еще недавно норвежцы повадились закупать у местных жителей морошку, платили неплохие деньги – 200 рублей за килограмм. Она им нужна для косметической промышленности.

Шойнинцы неплохо на этой морошке поднялись, сдавали ягоду бочками, молодежь напокупала дешевых мотоциклов и стала гонять по мокрой полосе отлива. Но на второй год этого промысла чья-то душа все-таки не выдержала и местные жители один за другим стали для весу подкидывать в бочки с морошкой камни. Потомки Генрика Ибсена это дело быстро просекли и снизили цену до 60 рублей за килограмм. За такие деньги местные корячиться не захотели: сбор морошки – работа адская. На том с норвежцами и расстались.

Был в Шойне один дом, который почему-то никогда не заносило песком. В нем жила Евдокия Максимовна Нечаева. Когда мы познакомились, ей было 86 лет. Это был самый ухоженный и чистый дом во всем поселке. В единственной комнате ласково тикали настенные часы. Евдокия Максимовна ждала мужа с войны.

Был в Шойне один дом, который почему-то никогда не заносило песком. В нем жила Евдокия Максимовна Нечаева

Свидетельство о браке сохранилось так хорошо, как будто было выписано вчера. Серия ЖЦ, номер 020424: «Мануйлов Алексей Афанасьевич двадцати пяти лет и Нечаева Евдокия Максимовна восемнадцати лет вступили в брак 5/I /1937 года, о чем в книге записей актов гражданского состояния произведена запись под номером один».

– Он у меня из Котласа, его в нашу школу учителем по распределению перевели, – вспоминает Евдокия Максимовна. – А я в той же школе поваром работала. Так и познакомились. Учителей-то в армию не брали, а в мае 41-го вдруг призвали сразу пятерых человек. Он, когда уходил, так мне сказал: «Мы с тобой сошлись, чтобы и после смерти друг другу не изменять». Я свое слово держу.

«Здравствуйте, дорогие мои Дуся, Риточка и Дина! Шлю вам горячий поцелуй. Телеграмму получил, ею очень рад. Принесли во время ночи, разбудили и вручили. Из дома получил посылку с табаком. В двадцатых числах июля пришли еще телеграмму. Крепко, крепко целую. Низкий поклон мамаше Анне Васильевне. Твой Леша. Ритин и Динин папа».

– Это его последнее письмо, – Евдокия Максимовна сворачивает и убирает в шкатулку желтый треугольничек. – Они вдвоем с другим учителем в армию уходили, он вернулся контуженный, говорит, что под Москвой пошли в бой вместе, а вернулся он один. Тут же прежние кавалеры набежали. Говорят: «Чего ты мучаешься? Вся жизнь впереди! Вася да Вася, десяток в запасе». Но я им так сказала: «Не знаю, жив ли, нет ли, и знать не хочу. Все равно дождусь – не на этом свете, так на том». Алеша мой, правда, коммунистом был и в Бога не верил, но, если он погиб геройски, надеюсь, Господь его простит.

«Зима пройдет, и весна промелькнет. Увянут все цветы, снегом их заметет. Но ты ко мне вернешься, мне сердце говорит. Тебе верна останусь, тобой лишь буду жить».

Тут недавно страна отметила День святого Валентина. Прими, страна, мои запоздалые поздравления. И желаю тебе, страна, чтобы этот праздник был не просто Днем всех влюбленных, а Днем всех верных в любви. Думаю, святой Валентин такое поздравление благословил бы.