Леонид Радзиховский: Корни вертикали

Но как разглядеть хотя бы общий вектор государственной стратегии, понять, существует ли эта стратегия вообще? «Откуда мы пришли, куда свой путь стремим…»

Собственно, направление политики довольно ясно и много раз обозначалось и президентом, и другими высшими сановниками. Можно соотнести их декларации с реальными действиями – и делать свои выводы.

Однако один из главных вопросов, который мы все так или иначе задаем себе: «А что они «на самом деле» думают? Каковы их подлинные, искренние убеждения и есть ли у них убеждения?» Вопрос, с одной стороны, вполне абстрактный – откуда ж узнать ответ? Мы не психологи, а власть, тем более, не на кушетке психоаналитика лежит. С другой стороны, не все ли равно – ведь, в конце концов, нам важно не «что думают», а что делают, не так ли?

Сурков позволяет себе не просто свое «суверенное суждение» иметь, а преспокойно его публично высказывает

Но на самом деле обе позиции не совсем верны.

Во-первых, чтобы понять подлинный смысл действий, надо знать реальные мотивы того, кто действует. Так и в лично-житейских делах, и в бизнесе, и в политике. Политик до поры до времени (а часто и до конца своей деятельности) живет за счет кредита доверия-недоверия. Характерный пример: те самые люди, кто осуждает Путина за жесткое отношение к маршам несогласных, в свое время буквально требовали от Ельцина жестоко разгонять марши коммунистов (1992 год). Целью разгона мирных, но запрещенных шествий коммунистов считалась «борьба за демократию». Целью разгона мирных, но запрещенных шествий нацболов и примкнувших к ним «несогласным» считается «борьба против демократии». Это только один, вполне ничтожный пример естественных, неизбежных «двойных стандартов» в политике, когда оцениваются не сами действия, а их мотивы (верно или неверно оцениваются – другой вопрос). Кстати, понятно, что если политик действует в соответствии со своими «искренними убеждениями», это далеко не всегда «хорошо» – весь вопрос, как относиться к самим этим «искренним убеждениям»… Иногда кажется: пусть уж лучше лицемерит, чем провозглашает свой искренний символ веры.

Но, в любом случае, есть принципиальная разница в восприятии политика «с убеждениями» или «без убеждений», «искреннего» или нет.

Во-вторых, и узнать кое-что о мотивах политиков тоже можно. Ясно, исповедоваться они не будут, а если и будут, то кто поверит в эти «исповеди на заданную тему»? Но, сравнивая высказывания и поступки за разные годы, можно что-то понять про «подлинные взгляды».

У нас есть такая информация далеко не обо всех российских политиках, но зато о некоторых очень интересных, стоящих многих других.

А в душе он думает как я

Владислав Сурков

Речь идет о Владиславе Суркове. Конечно, слова «типичный представитель наших политиков» к нему не очень-то подходят... Но политический курс определяется не тем, как по звонку жмут на кнопки «серые мышки элиты». В любой иерархии есть те, кто принимает решения, и те, кто их реализует. Один из официальных идеологов власти – В. Сурков и по должности, и, что много важнее, по своему реальному положению относится к первым, к «демиургам» нашей политики. Может быть, его роль несколько преувеличивается, а его фигура несколько демонизируется – кто ближе стоит к журналистам, на того они и красок не жалеют. Вместе с тем, даже если извлечь «квадратный корень» из «мифа о Суркове», мы все равно получим очень большую для нашей реальной политики и идеологии величину.

«Либеральный миф» о Суркове звучит примерно так: идеолог «вертикали», крестный отец ЕР и «Наших», этот «современный Суслов» развивает, культивирует в широких массах российского населения инстинкты «оборонного сознания» в сегодняшней модификации. Но лично для него это не более чем игра, манипуляции. Мотивы у него тут могут быть разными: и корыстно-карьерными, и защитными (искупает «грехи молодости»), а может, это и «игра ради игры» – как-никак, необычная для нашей бюрократии фигура, эстет, «человек со стилем». Однако какими бы не были мотивы, за ними стоит не убежденность, а ловкость пальцев манипулятора.

Откуда эта «презумпция игры»? Вот здесь – интересный момент. Мы сталкиваемся с типичным примером «либерального эгоцентризма».

Биография Суркова известна – в начале 1990-х один из ведущих менеджеров «Менатепа», затем «Альфа-Групп», более чем успешный представитель «элиты бури и натиска» тех сумасшедших времен. Как ни верти – не похож на чиновника. Борис Гребенщиков*, не боясь, видимо, общественного осуждения, позволил себе сказать о Суркове: «Я был приятно поражен тем, что нашел в нем умного и замечательно образованного собеседника, которого интересуют те же вопросы, что и меня, и которого я чем далее, тем более ценю». На свой лад – «от противного» – нечто подобное думает и либеральная тусовка, во всяком случае, по отношению к Суркову есть такая своеобразная форма признания – считается что он «как умный человек» не может же всерьез верить в ту идеологию «казенного патриотизма», которую официально насаждает.

«Один из нас», «современный человек», «вменяемый», «адекватный современному миру» не может всерьез верить ни в «суверенную демократию», ни в «оборонное сознание», ни в ту или иную форму государственного национализма. «В душе» он, опять же «как умный человек», все равно понимает: Россия не может и не должна противостоять Западу, вообще государственный суверенитет в глобальном мире вторичен, демократия должна быть «первой свежести», без всяких дополнительных обозначений и т.д.

Иначе говоря, позиция ясна: есть два мнения – наше и глупое. А раз Сурков человек умный (куда ж денешься!), значит, в душе разделяет наше мнение, но по расчету (более или менее злонамеренному) имитирует иное.

Должен сказать, что мне, скажем, идеология, провозглашаемая Сурковым, во многих очень важных пунктах совсем не близка, а «либерально-глобалистская ересь» по ряду позиций кажется более справедливой.

Но я не согласен с тем, что любой человек «должен» думать как я – «если он умный человек». Примерно по той же логике рассуждают и самые ярые патриоты: если кто-то думает не так, как они, то он или «демшиза», или «агент ЦРУ, Березовского и т.п.».

Поэтому я и попытался, преодолев естественный эгоцентризм и «презумпцию неискренности», разобраться в том, насколько идеология государственного идеолога является для него самого органичной. А если является, то почему, откуда, собственно, ноги растут.

Благо, для этого есть материал – Сурков не только сейчас, но и раньше был человеком достаточно публичным.

Оборонец 1990-х

Год назад, в июне 2006 Сурков в свойственной ему манере («Добрый день, дамы и господа. Я ваш. Пожалуйста») проводит пресс-конференцию.

Один из журналистов задает вопрос:
–Владислав Юрьевич, когда я брал у вас интервью 13 лет назад… вы меня удивили своей оценкой личности Ленина. Вы тогда сказали, что вас не интересует его коммунистическая идеология, но вас интересовало то, как он сделал страну более управляемой за 5 лет и спас ее от распада, который казался неизбежным в 18 году. Сейчас пять лет, как Россия идет по новому пути. Страна стала более управляемой? Угрожает ли ей по-прежнему угроза распада?
Сурков:
– Страна стала более цельной. Но… это постоянный труд всей нации – сохранять свою целостность во всех смыслах этого слова. Не только в примитивном территориальном, сколько в духовном, политическом, экономическом и так далее. Это неостановимый процесс».

Весьма любопытный фрагмент.

Во-первых, нонконформистский взгляд на Ленина. «Не интересует идеология, а интересует как спас страну от распада, который был неизбежным в 18 году». Такая оценка Ленина и сегодня-то воспринимается как ересь, причем и со стороны либералов – «большевик», и со стороны патриотов – «бес». А сказано это не когда-нибудь, а в 1993, когда борьба с «красно-коричневыми» достигла апогея, попахивало порохом и кровью, а «Менатеп», в котором работал Сурков (между прочим, в его сферу деятельности входила связь с политиками) занимал в этой борьбе вполне жесткую, однозначную позицию. Вот в такой момент Сурков позволяет себе не просто свое «суверенное суждение» иметь, а преспокойно его публично высказывает.

Во-вторых, интересна мотивировка. Она довольно типична для 1920-х годов, когда часть эмигрантов («сменовеховцы») «признали большевиков» и Ленина как людей, сохранивших в России государство, вновь собравших страну из осколков. Иначе говоря, перед нами классическая мотивировка государственника. Характерно, что в этом отношении взгляды Суркова не изменились за 13 лет (и каких лет: 1993–2006). Но быть государственником в 2006 году, работая в администрации президента, немудрено. Положение обязывает… Быть им в 1993-м, работая в частной корпорации, много удивительнее. Тогда-то «положение обязывало» совсем к другому. И «контрольное взвешивание текста» доказывает, что «усушки и утруски позиции» за эти годы, вроде бы, и не случилось... Впрочем – не будем спешить с выводами.

Высказывание о Ленине – не случайность. Целостность государства, суверенитет – уже в начале 1990-х эти темы были для Суркова центральными. В том же интервью он говорил, что «при Горбачеве мы считали, что мир – это клуб по интересам, где каждый пытается помочь другому всеми возможными способами. Это неверный образ мира. Мир нужно рассматривать в лучшем случае как стадион, в худшем – как поле боя».

При всей кажущейся – сегодня! – очевидности этой мысли, в ней точно отражается «небо 1990-х».

Вера в «ласково-весеннее слияние с цивилизованным миром» – эйфория перестройки, та эйфория, которая одушевляла прозападные настроения в российском обществе. Высшей точки они достигли, понятно, в 1991-м, когда радостно разрушали СССР, в том числе и в надежде что «заграница нам поможет».

А дальше – перелом. Пользуясь словами того же Ленина: «Мы – оборонцы с 25 октября 17 года». Ясно: когда оппозиционеры, желавшие поражения своему государству, добиваются цели, приходят к власти, колесо под ними проворачивается на 180 градусов. Они – быть может, поневоле – оказываются отныне «охранителями» и государственниками.

Впрочем, многим либералам и демократам эта неизбежная трансформация в «государственники» далась куда труднее в 1990–2000-е, чем большевикам в 1920-е. Многие так и отказались переходить в ряды закованных в броню «государственников». И это не результат «врожденной испорченности» либералов. Просто проблемы другие…

С одной стороны, мир за эти 80 лет необратимо изменился, стал глобальным. О каком суверенитете в нем разумно говорить сегодня? С другой стороны – что понимать под «государством», какова его роль в современном мире и что, соответственно, понимать под «государственничеством»?

Государство для корпораций – или наоборот?

Именно по ответу на данный вопрос можно разделить правящий класс 1990-х на две группы. Группы не антагонистические, пересекающиеся, но хоть все они и «соседи по имению», а идеологические заборы между особняками все же есть.

Если брать не резонеров, владеющих только собственным пером и языком (вроде меня, скажем), а «практикующую элиту», в руках которой оказалась власть или собственность, то весь скороспело правящий класс 1990-х так или иначе оказался в положении «оборонцев». Только «обороняли» они разные вещи.

Безусловно, в начале 1990-х никто из олигархов не хотел ни утраты Россией государственного суверенитета, ни прихода в страну на том этапе крупного западного капитала: нет дураков быть приказчиками, если есть шанс (и очень неплохой!) стать хозяевами. Поэтому все по факту были за недопущение западного капитала – правда, об этом предпочитали по понятным причинам помалкивать. Фактически же бешеным темпом велась работа по предпродажной подготовке «своих компаний». Затем планировалось продать компанию (или ее часть), а ее бывшие владельцы (а после продажи – совладельцы), подняв паруса, с попутным ветром выходят из русской бухты в безбрежный океан мирового глобального бизнеса.

Так виделась проблема суверенитета с высоты отдельной нефтяной вышки. «Суверенитет страны» равнялся «феодальному суверенитету моей корпорации». В масштабах всей бизнес-элиты «суверенитет страны» равнялся «совокупности наших суверенных корпораций в ней». Вот такая система координат.

Во всем этом нет не только чего-то «страшного», «преступного» или «постыдного» («Продавай Россию, продавай быстрее!» – как телеграфировала сыну одна героиня Салтыкова-Щедрина), но и более того – подобный ракурс рассмотрения проблемы абсолютно необходим стране. Как и интеграция в мировую экономику абсолютно неизбежна и жизненно необходима для России. Весь вопрос – как всегда и во всем – только в мере и цене (не только цене продажи акций).

Как известно, отчасти в 2000-е годы ровно эти планы сбылись – с размещением IPO в Лондоне, с продажей части бизнеса и т.д. Всем видно, сколько от этого выиграли корпорации – по числу миллиардеров Россия вышла на второе место в мире. Но реже признают другое – не только владельцы фирм и сами фирмы, но и РФ в целом выиграла.

Однако здесь и развилка между двумя группами элиты.

«Государственники» (а с ними и подавляющее большинство населения) считают и говорят: выигрыш страны от интеграции стал возможен только потому, что сохранился политико-экономический суверенитет самого ОАО «Россия». Стратегические высоты, «странообразующий бизнес» остался в руках российских кампаний, а частично и перешел под полный контроль государства. Выполнение этого условия упирается в одно: должно существовать дееспособное государство.

А это далеко не стихийный процесс. Он стал возможен только благодаря жестким целенаправленным усилиям тех самых «государственников», которые оказались у власти, пробились к власти.

Они еще в 1990-е считали первичным не суверенитет корпорации, а суверенитет государства. Сегодня благородно-государственническое происхождение высоко ценится, ну, а тогда – тогда было несколько иначе…

Причем это разделение элиты шло не по профессионально-корпоративному признаку (для бизнесмена первична «суверенная фирма», для чиновника первично суверенное государство), а, скорее, по психологическому, идеологическому.

К примеру, «безоглядный глобалист» Козырев был как раз чиновником, а тот же Сурков в 1990-е – бизнесменом.

Вот еще одно показательное интервью Суркова 1990-х годов:
– Нашей экономике необходимо эффективное управление. Управление со стороны крупного капитала и государства. Что одно государство без частного управления не справляется, доказали 70 лет. Что один капитал без государства не справляется, доказывают последние 5 лет…
Но, вообще-то, государство – не механическая сумма чиновников. Не отдельные чиновники и их кланы, а государство должно задавать общие цели государственного управления экономикой – на 10, 15, 20 лет и на более короткий срок. Вот тогда, со взятками или без взяток – но чиновники будут не хаотически толкаться куда горазды, а двигаться в определенном направлении.…
Тут нужно волевое решение… А рычаги управления не потеряны, они просто ржавеют без дела.

Про «ржавые рычаги» едва ли кто-то знал больше и питал иллюзий меньше, чем Сурков, который, повторяю, был чуть не главным лоббистом 1990-х. Ему эта ржавчина была далеко не чужая… Но, похоже, внутренне он уже перешел на «государственнические позиции» и для него стал логически и идеологически оправданным переход на новую работу – «поднимать ржавые рычаги».

Но и к этой работе он подходит исходя из своего прежнего опыта. Лучше чем кто-либо знает: «других чиновников у меня для вас нет» и мечтать нечего. А вот если к тем, что есть, приложить жесткую государственную волю – машина поедет, куда прикажут. Машина при этом останется старой – расточительной, нескладной, дергающейся «на откатах». Но другой нет. А ремонтировать ее придется уже в пути.

Правда – и здесь мы фиксируем первое и вечное противоречие в позиции русских государственников – этот «ремонт машины» куда легче сквозь зубы объявить, чем реально осуществить. Дьявол, как всегда, в деталях – а детали-то ржавые! И пока что изменений в качестве самих «ржавых рычагов» не видно. Наоборот. Говорят, что чем рычаги длиннее, тем больше они ржавеют. И это вполне естественно – только Мюнхгаузен умел сам себя поднимать за волосы. Номенклатура этому не обучена – хотя мотать и трясти головой может в любом направлении и с любой скоростью. Но из бюрократического болота так не вылезешь.

Думаю, что Сурков и К это отлично знают. И ответить на критику могут одно – какая ни есть, но машина все равно «ползет по битому стеклу в нужном направлении». И медленно-медленно «по молекуле» меняется (скажем, в госуправление приходят бизнесмены). А вот если пытаться демонтировать ее со стороны (как в начале 1990-х) – только хуже получится. Потеря нескольких лет – а потом возвращение туда, откуда пришли… в лучшем случае.

Что в этих рассуждениях объективно подтверждается жизнью? Что является самоутешением? А что – просто пропагандой?

Ответа на эти вопросы нет.

Государственнический генофонд

Да, Суркова формировала школа отчаянного бизнеса начала 90-х. Он – меньше всего книжный патриот-романтик. Хватка совсем другая. Его определение известно: «Суверенитет – это конкурентоспособность». При всей простоте этой фразы в ней фиксируется вполне определенный взгляд на мир: суверенитет ценой автаркии, ценой отказа от конкуренции открытого общества – невозможен. Точнее, это будет не суверенитет, а его отсутствие, фиксация своего глобального поражения, тотальная капитуляция, когда ответом на вызов глобального мира является уход, бегство… в никуда.

Далее, в этой фразе, в ее холодной энергетике виден бизнес-прищур автора. С моей точки зрения – слишком жесткий, узко-прагматичный, циничный взгляд «дарвиниста-международника». Особенно, если речь идет не только об экономических и политических, но и о культурных, интеллектуальных отношениях с миром, точнее, когда эти отношения вольно или невольно мерятся стальной линейкой бизнес-конкуренции. Речь идет вообще об «интегрированной конкуренции», возведенной в высшую государственную цель, о глобальном политическом обобщении жесткого бизнес-опыта 1990-х.

Но при всей ограниченности, неточности, рискованности такого подхода в нем есть одно преимущество – энергия, стимул к четкому действию. Государственников-мечтателей, тихих и буйных, Маниловых и Ноздревых у нас всегда хватает. Понимающих конкуренцию стран как бизнес-проект, как технологию – мало, точнее, было слишком мало до последнего времени.

Еще одна цитата: «Кто мы в международной паутине: пауки или мухи?» Несмотря на все ритуально повторяющиеся в его текстах слова про «сотрудничество», похоже, что в мире он видит прежде всего именно эту дихотомию, а все остальное – вторично.

При этом он не может не знать, что «сотрудничество» – далеко не просто слово, что это реально важный фактор, что игра с нулевой суммой совсем не так часто бывает в международных отношениях. Знает все это, конечно. Но эмоционально воспринимает мир именно так. О чем и говорит. И уже на более грубом уровне этот же взгляд «пауки – или мухи» популяризирует государственная пропаганда. И совсем просто – как антизападничество, антиамериканизм – это понимают потребители пропаганды.

Да, главная проблема, интересующая Суркова, – сохранение суверенитета, исторически заработанного суверенитета России в современном мире. Но при этом работает он не в МИДе, а в администрации, занимается внутренней политикой и идеологией.

Противоречие?

Во всяком случае, Сурков для себя, видимо, преодолевает его достаточно просто: определяет смысл своей работы как создание внутренних условий для повышения конкурентоспособности страны. Поскольку вполне очевидно, что главные проблемы, определяющие низкую конкурентоспособность «страны-на-трубе», находятся не вне, а внутри России.

Известно, что при анализе того, как именно администрация и другие властные институты работают над «повышением конкурентоспособности» страны, начинаются главные споры. Оппозиция, естественно, уверяет, что это работа «в минус», многочисленные апологеты власти – что это работа «в плюс», а объективных показателей так много, что спор «наполовину полон – нет, наполовину пуст» можно вести бесконечно и до драки… Что и происходит.

Однако мне в данном случае хотелось понять другое: каким образом может исповедовать идеологию государственничества «человек 90-х» – кто не понаслышке знает про глобальный мир, кто приветствовал слом железного занавеса и советской системы, вся карьера которого связана с развитием открытого общества и рыночной экономики.

Мой ответ на эти вопросы вкратце такой.

Во-первых, можно констатировать: государственничество для Суркова не конъюнктура, а давний выбор. Каковы сугубо личные, психологические предпосылки такого выбора, я, естественно, судить не могу.

Во-вторых, в любом случае, это не только личный выбор, личные пристрастия того или иного человека. Перед нами не индивидуальный генотип, а генофонд популяции. И «государственнический вектор» определяется не личными симпатиями, капризами и корыстью (хотя у живых людей все это, понятно, есть), а силовыми линиями «русского исторического поля».

Вот перед нами опыт ХХ – начала ХХI века. Вертикаль опять и опять покрывается золоченой ржавчиной и ломается – не от коварных ударов «врагов», а прежде всего под собственной непомерной бюрократической тяжестью. Но ломается – и снова встает. Значит, вертикаль-то не механическая, а органическая, все равно растет из толщи русской истории, где сохраняются ее глубокие корни.

Выдрать эти гнилые корешки, стать наконец «нормальной страной» призывают радикальные критики. Выдрать корни вертикали – значит, разрушить, распылить всю социальную почву, от нормальной страны одна яма и останется, отвечают «охранители»... Пока что «по факту» они неизменно побеждают.

Фамусовы (и Молчалины им на смену) остаются, Чацкие протрещат-протрещат, хвать шапку и «Сюда я больше не ездок./ Бегу не оглянусь, пойду искать по свету/… / Карету мне, карету».

История продолжается. И новые Чацкие тут как тут, опять к Софье подъезжают – хороша, что скажешь!

Однако какой новый ствол вырастет из неизменных русских корней – вот вопрос. Самый важный для России. И идеология «охранителей» ответа на этот вопрос не дает. Как, впрочем, и мечты либералов…

* Признан(а) в РФ иностранным агентом